"Валерий Смирнов. Крошка Цахес Бабель" - читать интересную книгу автора

"тамада" он явно воспринимал не в первоначально одесском, а в таки хорошо
позжейном русскоязычном смысле. А тамада - руководитель бригады портовых
грузчиков. Не пиндосов, босяков, дикарей, банабаков, а амбалов. Тамада - это
же вам не пахан всех портосов или батька босяков, который "грезит родной,
забитой Украиной".
Несмотря на наличие ныне возвышающейся до небес фигуры Крошки Цахеса
Бабеля, Катаев рискнул написать, что самой обширной палитрой красок и
жизненных деталей местного быта обладал вовсе не он, а одесский писатель
Кармен. В отличие от "подлинного отца одесского языка" и "создателя
уникального языка - портовой lingva franka", Лазарь Кармен таки знал, что
"полежальщик" является синонимом "штивальщика", превратившегося во второй
половине прошлого века в "сыпщика". С одним "с", прошу заметить. Именно так
писали это слово в одесской прессе каких-то пятнадцать лет назад. Затем
места сыпщиков в средствах массовой информации заняли делавары совсем не
индейского происхождения.
Бабелю исполнился год, когда вышла первая книга девятнадцатилетнего
Кармена. С тех пор почти ежегодно у Кармена выходила одна или две книги.
Кроме того, он печатался в "Русском богатстве", "Ниве", "Мире Божьем".
Одесса носила этого писателя на руках совсем не вперед ногами. И даже
последний из малохольных пиарастиков не упрекал Лазаря Кармена в пропаганде
блатного жаргона или псевдо-одесского языка. Потому что на его книгах стоял
традиционный для тех времен штамп "Дозволено цензурой". Но многое из того,
что дозволяла цензура при проклятом царизме, было воспринято родной
советской властью в штыки. Пусть даже Кармен писал об обездоленном
пролетариате, с радостью на лице принял революцию и, более того, был выпущен
из белогвардейских застенков лишь для того, чтобы этот любимый горожанами
прозаик смог умереть в собственной постели. Потому многие из его
произведений переиздали лишь в 21 веке.
Одесса и порт были для Кармена неразрывны, как человек и его сердце. И
хотя Кармен не сумел выбиться не то, что в папики одесского языка, но даже в
создатели портовой лингвы, он все равно использовал в своих произведениях
истинно одесский язык, а не его бледную копию. Что доказывает, к примеру,
рассказ "Дети набережной", опубликованный в 1901 году: "шмырник, фраер,
декохт, мент, баржан, а ни мур-мур, стрелок, блотик, босяк, бароха,
байструк, вира наша, бароха девяносто шестой пробы, кадык, холера, жлобы,
выхильчаться, плейтовать, биндюжники, медвежьего окорока им, саук, сбацал,
шкал, гнусная ховира, хай наделали, с цацкой на красной ленте, шарик,
звенели фисташки, скорпион, блатной, на цинке постоит, вкоренную, буфера,
бифштекс с набалдашником, дубки, сейлоры, наштивались пивом, по-джонски, обе
глюзы, зеке, гайда под арап, годдым, пух, ша, шкал, французские фокусы,
джоны, такой маленький и такой горячий, семитатные бублики, пробочницы,
ментяра, налить масла шмырнику, леля, рыболовный прут, ливеруешь, воловик".
Вы не найдете и десятой части такого количества истинных одессизмов во всем
творческом наследии Крошки Цахеса Бабеля, по поводу которого И. Елисеева
недавно написала: "...в книгах Бабеля знаменитый "одесский сленг" был еще
новинкой".
По произведениям Лазаря Кармена можно составить весьма объемный
одесско-русский словарь. "Воловик" - дубинка, "бароха" - зазноба, "саук" -
холод, "французские фокусы" - еврейские штучки, "фисташки" - деньги,
"шарик" - чистильщик пароходных котлов, "холера" - неприятность,