"Алексей Смирнов. После Гиппократа " - читать интересную книгу автора

Он миновал опять.
Ничего особенного. Он закончился.
Поступила флегмона по имени Маблахуй Аблахуевич.
Потом наркоту отпиливали ногу по причине открытого перелома. Наркота
перелом веселил, и он горячо шептал доктору: "Ты же понимаешь, я наркот, ты
сделай мне дозу побольше", а доктор кивал: хорошо-хорошо, ложись на бочок.
Сейчас тебе будет маргарин в спину, он круче героина, он сразу в мозг
поступит.
Охуенно лежит наркот. Предвкушает.
А потом озадачился: а чего это у меня ноги немеют, не тот блядь приход,
наебали! И доктор ему объяснил, что вышел новый приказ Минздрава: всем
наркотам и алкашам моментально парализовать ноги, чтобы больше уже никуда не
ходили, блядь, за герычем и водярой.
А потом уже 11 вечера. Хирурги пьяные играют в шахматы, один спит.
Сыграй со мной! А куда же играть, если все падает.
Доктор вышел в пустынный коридор.
Навстречу ему двигалось существо на четвереньках. Если движется, то
все-таки живое - может, скажет чего? Но ничего не сказало, у него были
ампутированы стопы. Оно куда-то ползло, одинокое, по делу.

К истории медицины

Были, между прочим, времена, когда и слова-то такого почти не
существовало: психотерапия.
Какая психика, если имеется собачья павловская кора, в той или иной
мере дефектная? Она же сердце?
И это было не когда-нибудь, а еще лет 25 тому назад..
О психотерапии не заикались ни в неврологии, ни даже в психиатрии. Все
это подавалось как-то хитрожопо: дескать, что-то есть, но лучше не
любопытствовать.
У нас был огромный мединститут со своей поликлиникой, и вот там имелся
один-единственный психотерапевт Муравьев.
На него приходили посмотреть умышленно.
"Очень стремен", - говорили о нем полушепотом.
Я и сам заходил.
В нашей полунаркотической и антисоветской среде он слыл человеком
мистическим, даже масоном. Поговаривали, будто он не просто так. Будто он
знает нечто, а потому ого-го, и лучше к нему не соваться, это очень опасно.
Вполне и зарезать могут в темном переулке, если спросишь слишком о многом.
Он мог и от армии отмазать, и в дурку положить, и опалить василисковым
взглядом.
Ну, я и забрел к нему с обычной песенкой про беспричинный плач - мне
отчаянно не хотелось ехать в колхоз.
Это был огромный, суровый, усатый мужчина, которому совершенно не шел
белый халат. Вида такого, что недолго и в Брежнева выстрелить - мало того:
такие планы уже зреют. Глаза навыкате, гробовое молчание, пятнистые руки.
Он выгнал меня на хер. Выписал рецепт на пустырник и выгнал, а мог
аминазином ударить..
До сих пор коленки дрожат. Ведь мог же он быть масоном и магистром,