"Алексей Смирнов. Натюр Морт" - читать интересную книгу автора

снова привиделось нечто дурацкое, с гоголевскими вкраплениями. Антон был
гостем на украинских почему-то посиделках, где собрались всякие девицы и
утешали свою подругу, которой в чем-то крупно не повезло. Они ее баюкали и
заговаривали ей зубы до тех пор, пока не уронили прямо на руки какому-то
парубку - те тут же обвенчались, совершили коитус и куда-то целенаправленно
пошли. По дороге молодой супруг грубо ругал новобрачную - все пуще и пуще;
сам же он делался все гаже, уродливее. Наконец, своими словами он превратил
жену в куклу, обломал ей руки-ноги и бодро - будучи уже не поймешь, чем, -
зашагал дальше, размахивая какой-то частью ее тела. На этом месте картина
сменилась, и Антон увидел себя, одинокого и потерянного, среди неподвижных
голографических носов, выменей, голеней и предплечий.
Но в пасмурном Антоновом огне, который жег угрюмо и лениво ему сердце,
виновен был не только мерзкий сон. Перед тем, как лечь, Антона угораздило
вновь - совершенно случайно - поглядеть в черноту окна. Он, между прочим,
успел напрочь позабыть о своем вчерашнем наблюдении, но вспомнил о нем очень
быстро - в ту же секунду, когда опять узрел на холодной скамье неподвижный
силуэт с затененным лицом. Мысль о совпадении Антон отбросил. Совпадение
чего и совпадение с чем? Оцепеневшая фигура приковывала взор и наводила
страх. От всей души желая себе не делать этого, Антон отвернулся, сосчитал
до пяти и снова бросил осторожный взгляд на окно. Скамейка опустела, россыпи
желтых присмиревших листьев были покрыты тончайшим слоем первого снега.
И подремать никак не получалось - глупые страхи питали и умножали и без
того невеселые думы. Антон открыл глаза и обреченно уставился на запись,
сделанную чернилами по обивке переднего кресла. Слова "Ingermanland" и
"Annenerbe" красовались в окружении варварских разрезов и просто дыр.
Белогорский видел подобное не впервые, но не имел представления, кто и зачем
это пишет и режет.
Коквин сидел по левую руку от Антона и занимался дыхательной
гимнастикой по какой-то незнакомой широким кругам системе. Лицо его было
абсолютно спокойно, веки полуприкрыты, кисти ровно и неподвижно покоились на
коленях. Ритмично раздувались ноздри, мерно вздымалась и опускалась
отутюженная гимнастерка, увешанная неизвестными пока Антону знаками отличия.
По бокам грудной клетки были аккуратно протянуты два тонких кожаных ремня,
замыкавшихся на тугой пояс. Смотреть на звеньевого было не очень приятно, и
Антон переключил внимание на окно, за которым увидел мокрый хвойный подлесок
и свежий снег-полуфабрикат. Автобус разогнался, но пейзаж не баловал
разнообразием. В памяти Белогорского всплыл намозоливший глаза домашний
натюрморт, и он подумал, что пейзажисты - народ тоже ограниченный и убогий.
Секундой позднее Антон - одновременно и тревожно, и лениво - попытался
вообразить, что ждет его впереди. Была у него такая скверная привычка -
время от времени уноситься памятью в былое, вспоминать себя в какие-то
определенные день и час и делать безуспешные попытки воспроизвести незнание
сегодняшних событий. Он старался не заглядывать в прошлое слишком далеко,
иначе груз уже свершившегося будущего становился непомерно тяжел. Если его
ненароком заносило в годы отрочества, то немедленно, без всяких усилий,
возвращалось ощущение театральной премьеры, когда свет уже погашен, занавес
освещен огнями рампы и вот-вот поднимется, сопровождаемый пением скрипок.
При мысли о том, что случилось с ним в последующие годы, Антон стискивал
зубы в ярости и тоске. В пятнадцать лет, ожидая подъема занавеса, он никак
не предполагал увидеть за ним раскаленное сердце, уничтожающее своим