"Олег Павлович Смирнов. Обещание жить " - читать интересную книгу автора

ресницы, сердце колотится. Но отвлекаться от своих обязанностей нельзя, и
Макеев отходит вбок, пропускает взвод, присматривается, как идут бойцы, не
хромает ли кто, не отстает ли. Отстающих он освободил бы от винтовки или
автомата, передав оружие более молодому и выносливому, охромевших без
разговоров посадил бы на повозку. Но покуда все было в порядке, хотя солдаты
утомлены. Макеев, обогнав взвод, снова размеренно зашагал за ротным
командиром.
Старший лейтенант вышагивал в гордом одиночестве, сбив пилотку на
затылок и заложив руки назад. Он никогда не шел рядом с Макеевым, только
впереди, показывая широкую спину, дубленую шею и отчего-то постоянно красные
уши, как будто ротный еще не остыл от очередного приступа гнева. Но отходит
он быстро, хотя в минуту гнева это крутого нрава человек. Ротного
побаиваются и в то же время уважают: на гимнастерке звезда Героя Советского
Союза, ее, как известно, зря не дают. Героя он получил, будучи сержантом,
отделенным. Говорят, под Вязьмой несколько танков подорвал. Присвоили
офицерское звание, и вот теперь он уже старший лейтенант, командует ротой,
возможно, и дальше будет расти, если подучить на каких-нибудь курсах.
Макеев смотрел на широченную спину ротного и различал шарканье его
сапог среди шарканья сотен других сапог, различал его дыхание среди дыхания
сотен усталых людей - и в их роте, и в соседних, и во всем полку. А
звездочку Героя старший лейтенант то носит, то прячет в тряпочку; сейчас,
когда преследуем немцев и освобождаем местных жителей, надел. Гордится ею.
Рота же горда своим командиром, не в каждой роте командир - Герой Советского
Союза!
На этом проселке сохранившихся деревень и хуторов не попадалось: они
были сожжены или раньше, карателями, - пепелища захлестнуты бурьяном, или
только что, отступавшими немецкими частями, - пепелища еще дымятся: жителей
негусто, многих немцы угнали с собой, многих постреляли. Потому быстрей надо
продвигаться, чтобы не дать гитлеровцам злодействовать над мирным
населением. Шире шаг! И что значит твоя усталость и недомогание, если от
того, насколько ты ходко идешь, зависит жизнь детей, женщин, стариков! Вот
так это все выглядит.
Слева на бугре возникли печные трубы - то, что обычно оставалось от
недавно сожженных изб; на старых пепелищах и этого не было. Трубы стояли
обгорелые, закопченные, и Макееву почудилось: они шатаются. От ветра, а
может, от горя. Да нет, шататься они не могут, это ты шатаешься от
усталости. С погорелища - кучи золы, покореженные железяки, пожухлые ветки
яблонь и слив - несло гарью и смрадом. Над погорелищем кружилось и каркало
воронье. Макеев не терпел этих угрюмых, расклевывавших трупы птиц; сам
однажды видел, как ворона вырывала куски мяса на лице убитого бойца. Рота
тогда с ходу заняла немецкую траншею, закрепилась в ней, стала держать
оборону. Макеев разглядывал позиции, определяя сектор обстрела, и заметил,
как на лицо убитого солдата опустилась, растопырив крылья, черно-серая
ворона, впилась когтями, задолбала клювом. Солдат лежал на склоне холма,
разбросав руки и ноги, обмотка размоталась, каска откатилась. А ворона
долбала. И Макеева передернуло от мысли: а не больно ли солдату? Он взмахнул
рукой, бросил комок земли с бруствера, крикнул: "Кыш!" Ворона, ярясь,
зашипела, но не думала улетать, продолжала рвать мясо. Макеев не выдержал,
сорвав с плеча автомат, дал очередь по вороне, перья полетели. Нагрянул
ротный. Побурев от гнева, пропесочил: надо не жечь патроны, а захоронить