"Олег Павлович Смирнов. Неизбежность (Дилогия, #2) " - читать интересную книгу автора

- Не должно быть! - авторитетно заявляет Микола Симоненко. - Для чего ж
мы идем туда?
Погосяы покачивает массивной, львиной головой:
- Конечно... Да все же...
- И не сомневайся, Геворк! - Симоненко непререкаемо рубит воздух
ладонью. - Освободим Китай, Корею и прочие порабощенные государства, а уж
народ там разберется, что к чему!
- Не околпачили бы народ...
- Не околпачат!
Я посмотрел на часы. Что за чертовщина! Стрелки показывают одиннадцать,
а ведь уже топаем не меньше часа, значит, должно быть что-то около
двенадцати: марш начался ровно в одиннадцать.
Выходит, стояли? Поднес к уху. Тикают. Или только что затикали, а до
этого стояли? Ох, дареные французские! До чего коварные, канальи! Подведут
когда-нибудь крепко. Спасибо, подошел Трушин. Я справился у него о
времени. Он глянул на свои:
- Двенадцать ноль-ноль.
Не говоря худого слова, я перевел стрелки на своих французских.
Зашагали молча, плечом к плечу. Солнце шпарит все круче.
Пыль, жажда. Колодцев не видать, но где-то ж они имеются. Пыль
залепляет глаза, рот, нос, хотя мы видим, как по-пному идут теперь машины:
не растянуты, а близко друг к другу, не в линию, а уступами - так, чтоб
едущие на задних машинах не глотали пылюку, поднятую передними. Все это
распрекрасно, но мы-то покуда не в кузовах, мы-то на грешной земле,
вымериваем ее своими ножками. Скорей бы и нам на колеса, ведь обещали же
подбросить на сколько-то километров. Люди идут, понурившись, редко кто
разговаривает, говоруны выдохлись. А моторы гудят и ревут неумолчно, земля
дрожит от железного топота. Великий покой этой великой полупустыни
нарушен. Война не любит, чтоб был покой...
- Раздолбаем Японию - клянусь, настрогаю кучу ребятишек, - сказал вдруг
Трушин.
Я посмотрел на него. Что увидел? Да обычного Федю Трушина, лицо как
лицо. Шутит, всерьез? Не поймешь. Иногда напускает на себя манеру так вот
говорить, что не разберешь: шуткует ли, серьезно ли? Да и к перескокам в
разговоре можно бы попривыкнуть: то об одном, а глядь, уже про другое
заворачивает. Я и сам, признаться, перескакиваю...
- Штук пять ребятишек сработаю, как минимум! - продолжал он. - Даром,
что ль, такие войны прошел.
- Гони уж до десятка. Жена будет мать-героиня, а ты отецгерой. Жми,
Федюня.
Впервые назвал его Федюней - показалось: несуразно, коряво, обидно для
Трушина, и вообще произнес нечто плоское про отца-героя, но Трушин
засмеялся. Смех его был, однако, какой-то ненатуральный, будто Федор
понуждал себя смеяться, будто нехотя обнаруживал щербатинку. И странный
был смех - начинается мощно: хэ-хэ, а кончается слабо, тоненько: хе-хе.
- Даешь, Петюня! - Он плотно сжал губы.
А вот лицо не как лицо - явно обиженное: нижнюю губу отвесил,
скривился, во взоре мировая скорбь. А-а, понятно: сержант Черкасов,
командир отделения в третьем взводе. Причина его обиды: не сделали
помкомвзвода, другого отделенного утвердили, - предложил комвзвода-3.