"Олег Павлович Смирнов. Неизбежность (Дилогия, #2) " - читать интересную книгу автора

Так, так. Что-то новенькое, вроде танго. Запас этой продукции у
Свиридова далеко не исчерпан, я его недооценил. Как обычно, Егор пел с
придыханием, выкаблучиванием, выдрючпванием, но клянусь: на глазах у
Филиппа Головастикова и впрямь выступили слезы, до того расчувствовался.
Вот благодарный слушатель, не то что я. И солист ГАБТа, заслуженный артист
республики Сергей Лемешев, король цыганской эстрады Вадим Козин, народный
талант ефрейтор Егор Свиридов выдавал - будь здоров! Поневоле заплачешь...
Маэстро...
Я уж было внутренне усмехнулся, но сам себя одернул: что тут смешного?
Головастикова ты отпускал по дороге заглянуть в Новосибирск, к жене;
неверную, он собирался ее зарезать, слава богу, не зарезал, но сердце у
него наверняка кровоточит. Почему же его не может растрогать это танго?
Тебя же трогает аналогичное - "Синий платочек" - не танго, правда, а
вальс, но цепа им единая. Что-то в этом все-таки, видимо, есть, ежелн под
настроение задевает за живое. Многих, знаю, задевают новые военные слова:
"Строчи, пулеметчик, за синий платочек, что был на плечах дорогих". Так не
насмехайся над Головастиковым, а пойми и пожалей. Понимаю и жалею. И ты,
Свиридов, играй, играй, как можешь...
Но кто же ведал, что это была лебединая песня Егорши Свиридова? Когда
ночью начали марш и лошади дернули повозку, запеленутый в футляр
старшинский аккордеон упал под колеса следующей подводы. Инкрустированное
сокровище по имени "Поэма" приказало долго жить: раздавлено,
щепочкн-железячки.
Узнавши про то, Свиридов сделался сам не свой. Солдаты бранили
повозочных, утешали Свиридова. Активней всех - Колбаков ский:
- Не переживай, Егор! Я и то не переживаю, а моя ж собственность... Пес
с ней, с немецкой "Поемой"! В Харбине, Мукдене заимеем японскую "Поему"! В
Токио добудем!
Кондрат Петрович так и произносил: "поема", и это звучало отчего-то
чрезвычайно убедительно. Однако Егор Свиридов был безутешен. Да и мне,
признаться, было жаль аккордеона. И Свиридова тоже...
И вдруг Филипп Головастиков сказал:
- Я вот не прирезал свою курву... Курва она, больше никто, а знаете,
как вспоминал про ее, когда слушал Свиридова? На побывке увидал на ей
матерчатые тапочки для покойниц... Ну, такие дешевенькие, белые, так она
их красила чернилами. Чтоб не шибко было заметно, что покойницкие. Увпдал
- и пожалел курву...
М-да, несколько неожиданный монолог...
Марш начался при лупе и звездах. Лупа была высокая, маленькая, яркая,
звезды большие и яркие. Гобиец-такп не убрался восвояси, хотя и посвежел,
песочко.м мело по следу автомашин, мело-заметало нашу автостраду. Через
час тучи закрыли луну и звезды, стало темно, тревожно и таинственно. Нет,
не так: темноты не было, ее рвали фары машин, костры биваков, прожектора
противовоздушной обороны. И тишины не было: лязг танковых гусениц, рев
надрывающихся моторов, повозочный скрип, топот копыт и сапог. Но тревога и
таинственность были: все это скопище людей и техники двигалось на юг, к
монголо-маньчжурской границе, за которой залегли японские укрепленные
районы, неведомые, загадочные, на господствующих высотах, откуда можно
стегануть из орудий и пулеметов - косточек не соберешь. Итак, все же будем
воевать с Японией? Он еще спрашивает! Теперь-то как дважды два. Ну, я уже