"Олег Павлович Смирнов. Эшелон (Дилогия, #1) " - читать интересную книгу автора

чувствовал некую жалость: живой человек, женщина к тому же.
Мать к тому же! Ты это понимаешь, Глушков? Как не понимать. Когда-то у
самого была мама. Которую расстреляло гестапо.
Прости, мама, что не уберег тебя. От немцев, от гестапо. Нет, не так.
Я, конечно, не смешиваю в кучу немецкий народ и гестапо.
Иначе бы по-другому относился к этим двум немочкам. Нельзя смешивать,
нельзя! Да и досталось гражданским немцам от войны. Не от нас - от войны,
развязанной Гитлером. А гражданские - это старики, женщины, дети. Я
считаю: слабых не обижай...
Прошло несколько дней, мы как-то притерлись друг к другу.
И однажды вечерком, после припозднившегося ужина, я засиделся у немок.
Мать по своему обыкновению отвернулась к стенке, будто все не могла
налюбоваться тирольским ковриком - вельможные особы верхом выезжали из
замка на соколиную охоту.
Эрна и я, примостившись у столика, чинно беседовали: я рассказывал, как
учился на "пять", она - как училась на "единицу": я уже был наслышан, что
в немецкой школе кол соответствует нашей пятерке. Словом, мы были
отличники, выражаясь по-нашему.
Она совсем недавно, еще в этом году, училась, пока не пришла война; как
я и предполагал, Эрне было восемнадцать. Ну, а я окончил десятилетку аж в
тридцать девятом, это было так давпо, что и не высказать. В эти минуты я
сам себе казался многоопытным, пожившим, чуть ли не стареющим. Тем более в
сравнении с Эрной.
Так мы говорили, и вдруг возникла долгая и томительная пауза. Мы оба
уловили ее значение, потому что опустили глаза, замерли. А потом я, не
вставая, обнял Эрну, поцеловал, и она поцеловала меня. Я не думал, что
может последовать дальше. Вернее, подумал: сегодня ничего не будет, кроме
поцелуев. Но Эрпа прошептала:
- Не сердись, хочу тебя. Хочу испытать это по-настоящему...
О господи, эти слова - испытать и питать - рядом со словом любовь! Да
где она, любовь? Какая она? Но руки гладпли нежную женскую кожу, и женщина
эта, молодая-молодая, взяла в свои ладони мое лицо, сжала его и повторила:
- Хочу по-настоящему...
Эрна прикрыла дверь в соседнюю комнату, погасила свет, и мы раздевались
в темноте, толкаясь, мешая друг другу. Мои пальцы дрожали, дыхание
спирало. Эрна легла, а я продолжал возиться с пуговицами и лихорадочно
соображал: спит мать или нет, слышит или не слышит? А ну как засечет все
это - что будет? На мпг представил: фрау Гарнпц приподымается на локтях и
кричит не своим голосом: "Вы что там устроили?" У меня богатое
воображение, точно, и не зря комбат не раз внушал мне, что оно мешает
воевать. Видимо, не только воевать...
Эрна лежала рядом, обняв меня, и целовала в губы, едва прикасаясь. Я
старался не думать о том, что за стеной мать. Мои руки ощущали нежное,
податливое тело, и в конце концов я забыл о фрау Гарниц, обо всем на свете
забыл.
А потом опять прислушивался, не ворохнется ли мамаша.
Только что пережитое отходило, блекло, растворялось. В голове - острые
осколки мыслей, склеивавшиеся в одну: "Победители не требуют у немецких
женщин и не просят, само собой получается?" - и вновь дробившиеся.
Разгоряченная, влажная от пота Эрна прижалась ко мне и зашептала в ухо,