"Олег Павлович Смирнов. Эшелон (Дилогия, #1) " - читать интересную книгу автора

умел делать понастоящему одно - воевать, и было странным, непривычным, что
наступил мир, что придется заниматься чем-то другим. Н я не мог до конца
поверить в наступивший мир и в то, что я уцелел в такой войне.
Нужен был какой-то, пусть самый малый, толчок, чтобы полное понимание
озарило меня. И этим толчком была близость с Эрной. Четыре года ходил я
между жизнью и смертью, любой осколок, любая пуля могли убить меня. И не
убили. Я остался живой. Жив - в двадцать три года, и вся жизнь была
впереди!
Оговорюсь: иногда, в минуты дурного настроения, я кажусь себе чуть ли
не стариком. Но в серединные майские денечки сорок пятого настрой у меня
был в принципе отличный - радостный и отчасти беззаботный. Светило
солнышко, благоухали сады, каждая мышца у меня играла, я напевал или
насвистывал. Хотелось жить. И я жил, и у меня была женщина.
Для меня эта женщина, случайная, немка, играла особую роль. Дело в том,
что я, по сутн, был одинок: отец давным-давно умер, мать расстреляли
оккупанты, отчима тоже, по-видимому, нет в живых, из родии - двоюродный
дядя в Чебоксарах да троюродная сестра где-то в Средней Азии, седьмая вода
на киселе. Не было и любимой девушки. Словом, один как перст.
Конечно, были друзья-фронтовики, была надежная мужская привязанность.
Но война есть война, и я терял этих ребят. Они падали в бою, на смену им
приходили новые, а тех сменяли другие - неумолимый конвейер войны. Если
мысленно поставить их всех в шеренгу, это была бы длинная шеренга.
Но за четыре года у меня не было ни одной близкой женщины. Как-то
складывалось так, что не находил общего языка ни с фронтовичками -
сашшструкторшами, поварихами, связистками, прачками, - ни с освобожденными
смолянками, белорусками, литовками, польками, ни с медсестрами и нянечками
в госпиталях.
Признаться, дичился женщин. Может, с отвычки? Или характер не весьма
общительный, настырностп не хватало?
А с Эрной сложилось все просто и легко. Не то чтобы очень уж просто и
легко. Скорей наоборот, сложно и трудно складывалось, ибо подспудно в
наших отношениях таились и сознание их временности, и недосказанность, и
гибель ее отца и моей матери, - но все-таки было ладно. Я был ошалелый,
нетерпеливый, и Эрна теребила меня за вихор:
- Ты сумасшедший, Петья!
Раньше она звала меня Петер, теперь - Петья, то есть Петя, я научил ее
произносить свое нмя на русский манер. Она никогда не улыбалась. Когда
бывала весела, то резко, гортанно смеялась, когда печалилась либо
сердилась, ее черты словно увядали. Если в эти мгновения я целовал ее,
лицо оживало, светлело, как окропленное живой водою.
С утра преследовали неудачи. У меня всегда так: или весь день удачи,
пли весь день неудачи. Нынешний денек никак не отнесешь к удачным.
Начальное звено в этой цепи - утренний осмотр роты. Старшина Колбаковский,
прищурившись, как бы прицеливаясь, обходил строй спереди и сзади - походка
крадущаяся, животик обтянут гимнастеркой, нижняя губа отвисла, мясистая и
неизменно мокрая. Не скрою: мпе старшина неприятен. Он платит той же
монетой: откровенно меня недолюбливает, иптепдантская душа, складская
крыса. Еще бы не крыса: в войну заведовал складом ПФС
[Продовольственно-фуражное снабжение.], в январе сорок пятого только и
вытянуло на передовую. А он меня, знаю, кличет "ветродуй,), а вот за что -