"Ольга Славникова. Один в зеркале" - читать интересную книгу автора

бледно пронизывали ритмичную толчею и вдруг проливались, округлым желтком из
своей железной скорлупы, прямо на застывшего Антонова, оставляя его в
ослеплении, - пока не проступал перед глазами сосредоточенный, косо
зализанный бармен, с клиновидными тенями на длинном лице и с каким-то
профессиональным соответствием между галстуком-бабочкой и высоко
приподнятыми остроугольными ушами, раскладывающий по коктейлям, словно сахар
по чайным чашкам, толстые кубики белого льда. В этом мире, где даже кусочки
застывшей воды странным образом обращались в сладости, Антонова поражал
агрессивный, с непременной прокладкой ритмически сердечной музыки,
оглушительный шум. Если сам он при этом шуме был способен только молчать, то
приятели Вики, словно приводимые в действие звуковыми толчками, начинали
активно общаться, передавая по кругу приторно тлеющие, грубо набитые
сигаретки, чей густой, как лапша, сытно разваренный в воздухе дым выпускался
из молодых глубоких легких словно меловая пыль. Несколько раз пришлось
посетить пресловутый "клуб"; однажды там проводилась выставка из четырех
квадратных, как столы, темноватых картин, где схематичные человеческие
профили с пустыми, четко прорезанными глазами напоминали гардеробные бирки,
и десятка мелких абстрактных скульптур, которые понравились Антонову как бы
естественным забвением форм реального мира, каким обладают многие точные
механизмы. Зато ему не понравились незнакомцы, явно имевшие отношение к
выставке, - интеллигентные перестарки его примерно возраста, с
посеребренными бородками, укрывавшими нежный одутловатый жирок, и с волчьими
взглядами, бросаемыми на ушибленных и мирных завсегдатаев "клуба"; один из
незнакомцев, поговорив о чем-то с вертлявой, до ушей накрашенной Викой,
помрачнел и, отвалив разболтанную крышку давно оглушенного посторонней
музыкой пианино, набрал на нем одной рукою что-то тоненькое, жиденькое,
пролившееся как водица из испорченного крана в гулкую пустоту гудящих
голосов - и почему-то запомнившееся Антонову, как много других мелочей, про
которые он не знал, что с ними нужно делать и куда приложить.
Праздные прогулки по хорошей погоде, превращавшей в перец городскую
жесткую пыль, обостряли у Антонова чувство безалаберно улетавшего времени,
буквально пускаемого на ветер, ставший из-за лысины врагом Антонова. Он
добросовестно пытался по крайней мере теперь нанести себя на простенькую
карту Викиной реальности. Он не выражал протеста, когда его наивная подруга
из свойственного ей понятия об устройстве города выбирала, чтобы шляться,
торговую толкучку, преобразившую некогда пустоватый, ровнейшими квадратными
метрами серогулких плит выложенный центр в изобильный и тесный развал. Вика
любила места, насквозь озвученные бьющими по ушам киосками магнитофонных
кассет, которые дополнялись сумбурной музыкой из наплывавших на перекрестки
автомобилей да рваным баритоном здоровенного мужика в растворявшихся на
воздухе седых волосах и бороде, по виду того самого дворника, который
когда-то заметал с безлюдных плит скромные бумажки да мучнистый, скудный
прах прожитого дня, а теперь вот пел, рывками вздымая грудь в расходящемся,
дополнительно отвернутом медалями пиджачишке. Иногда Антонов и Вика гуляли
почти одни, в невесомости тополевого пуха, превращавшего лужи в сухие заячьи
шкурки, - на задворках привозной торговли, где часто попадались мемориальные
доски на крепкой, как точильный камень, кирпичной кладке старых домов,
покосившиеся павильоны кружевного чугуна, чугунные же бюсты неизвестных
писателей или ученых в окружении жестких ушастых цветочков, толстые пушечки
с яблочной горкой червивых ядер, с бумажками от мороженого в мирно нагретых