"Ольга Славникова. Один в зеркале" - читать интересную книгу автора

основная лысина казалась приклеенной к черепу, даже были как будто видны
отверделые пятна, где клей оказался залит и прижат. Этот человек вздыхал,
когда садился, вздыхал, когда вставал, иногда сморкался в радужно-клетчатый
платок со звуком, напоминавшим аварийный визг автомобильных тормозов; сидеть
рядом с ним на диване (что случалось нередко во время псевдодемократических
вечеринок, где никто, однако, не смел напиваться больше положенного уровня)
было сущим мучением. Словно желая побыть в анонимном одиночестве среди
оживленной толкотни нарядных подхалимов (четко разделенных симметрией офиса
на важных и гораздо менее важных персон), начальник ни на кого не глядя
бухался на свободный край общедоступной мебели; его раздражение, бесконечное
уминание под собою персональной ямы, нервное трясение высоко закинутой ноги
физически чувствовалось всеми, кто имел несчастье быть застигнутым на
коллективном насесте. Застигнутые старались держаться прямо и желали только
одного: не свалиться на хмурого шефа в придачу ко всем несчастьям, которые
тот, по-видимому, стоически переживал. Иногда он сам, замахивая рюмашку за
рюмашкой, в одиночку переходил установленную границу - но все-таки лез за
руль своего "мерседеса", всегда стоявшего поодаль от других машин, с черной
дамской вуалью из лиственных теней и неясными игрушками за ветровым стеклом,
которые при круговом выруливании на покатую и пеструю дорожку разом начинали
плясать, будто какие-то приборы, регистрирующие близость аномалии - или
маячившего впереди фонарного столба.
Ревность Антонова как-то не выделяла этого страдающего типа из
ассамблеи Наполеонов, всегда окружавших его невинную жену. Единственный, кто
взаправду мог претендовать на место в Викином незрелом тверденьком сердечке,
был покойный Павлик: по отношению к нему Антонов испытывал неловкое чувство,
будто он, преподаватель, всерьез враждует или соревнуется с подростком,
которому смерть придала какие-то ложно-взрослые, даже, пожалуй, стариковские
черты. Про остальных мужчин не было ничего известно наверняка: к их
расплывчатому сообществу мог быть причислен любой, кто в университетском
гардеробе подавал неторопливо изготовившейся Вике рыжее пальтишко с одним
набитым, как верблюжий горбик, рукавом или исследовал тяжелым взглядом ее
виляющую, ломкую походку, в которой мнилось что-то от попытки расписаться
левой рукой, от угловатого полета бабочки на ветру. Неверность была, в
представлении Антонова, не отношением Вики с неизвестным соперником, но
собственным Викиным свойством, чертой характера, возможно, существующей
только в его, Антонова, воображении.
Ревность Антонова постоянно держала Вику на виду. Нестерпимо было хотя
бы на минуту выпустить из луча драгоценный предмет - и тщетно Вика на
прогулках обращала внимание Антонова на темневших тут и там потенциальных
поклонников, странно невидных из-за полной поглощенности смотрением и
искажавших собою течение толпы, как искажает негорящая буква течение
световой рекламы. Праздношатающийся Антонов, как и остальные угрюмые
Бонапарты, видел только Вику, от упругого хвостика на затылке до мелькающих
каблуков, и плелся за нею, выполняя ею выбранный маршрут, нисколько не
интересуясь киосками и торговыми чумами с многоярусным трикотажем, в которые
приходилось то и дело слепо утыкаться. Удивительно, но именно угрюмость
проступала на лицах всех заприметивших и пожелавших Вику мужчин; возможно,
что отчаянье и маета ее отутюженного шефа, зачем-то отпустившего тонкие, как
машинная строчка, пижонские усики, были того же порядка, - возможно, именно
они служили приметой имевших место отношений, о которых Антонов узнал