"Ольга Славникова. Один в зеркале" - читать интересную книгу автора

деревьями проспекта, - и ненавидимые Антоновым первокурсники, в валенках и
толстых свитерах, неуклюже и беззвучно оскальзывались на сером полированном
камне университетского вестибюля. Накануне ночью Антонов не спал; стоило
задремать, как ему невнятно слышалось, будто кто-то, мелко топоча, бегает
наверху, без конца таскает там упирающуюся многоугольную мебель. Никогда, ни
перед одним из доброй полусотни сданных за жизнь экзаменов, Антонов не
волновался, как теперь: ему мерещилось, будто он и сам все перезабыл - при
попытке думать о простеньких, машинально известных ему темах завтрашних
билетов впадал в неуверенность, какую вдруг испытываешь, когда
переспрашивают номер квартиры старого-престарого знакомого или собственный
твой домашний телефон.
Ощущение, будто над головою происходит некое движение, небесная
перестановка долго и крепко стоявших на месте вещей, не исчезло и тогда,
когда Антонов умостился за низеньким столом, возле покрытого ледяными
перьями окна. Перед ним легли совершенно чистенькие, деревянные от новизны
зачетки первых пяти добровольцев - как пить дать будущих отличников, красы и
гордости курса, всегда сидевших, вслед за пустующим первым, во втором ряду
аудитории и знакомых Антонову буквально наизусть. Эти пятеро - среди них
одна свирепая низколобая личность с прыщами как помидорные семечки и одна
совершенно фарфоровая девушка с ошибочными движениями всегда дрожавших рук -
ответили бойко и довольно понятно; за ними потянулись другие - долго,
муторно готовились, мусолили три листка казенной бумаги и, отлично видные
Антонову, вытягивали из каких-то потайных карманов длиннющие шпаргалки. Вика
все не шла; уже билеты перед Антоновым лежали не широким веером, а жидкими
отдельными полосками, уже он продрог от окна, где стекла, превращенные
ледяными узорными рамами из прямоугольников в портретные овалы, были бумажно
пусты.
Наконец она появилась, буквально ворвалась - нетерпеливая и
растрепанная, в короткой юбчонке: ее колени в тоненьком нейлоне,
полусогнутые от высоких каблуков, алели как яблоки. Теперь Антонов уже
совершенно не мог выслушивать отвечавших, что качались перед ним, будто змеи
перед факиром, и только автоматически, шоркая локтем, заполнял зачетки.
Каким-то образом почувствовав его отсутствие, студенты расселись вольготнее,
на пол шумно свалился учебник; Вика, высоко подняв левое плечо, царапала
что-то у себя на листке, минутами знакомо, словно на обычной лекции,
взглядывая на Антонова, - и тому опять мерещилось, будто Вика, как на
лекции, рисует его горящее лицо. После, сделавшись ее законным мужем, он
будет только удивляться тому, что никакими реальными надеждами не питалась
его банально-беззаконная любовь. Антонову даже не мечталось, что, может
быть, его схематичные черты, являвшие зеркалу единственно нос, унылой
стрелой указующий неизменно вниз, могут быть запечатлены на Викином листке с
каким-то трепетным чувством (впрочем, после выяснилось, что Вика вовсе не
способна к рисованию и только может, будто дошкольница, обводить на бумаге
свою распластанную ладошку, которая получается и больше, и как-то слабее
настоящей - пятиконечная лапа, странно выражающая своей пустою белизной
неумелость оригинала, ни на чем не оставлявшего заметного следа). Тем не
менее ее прерывистое внимание на лекциях Антонов приписывал не предмету, но
исключительно собственной персоне, долбящей доску тупым, до кубика сточенным
мелком, - и теперь ему до смерти хотелось вскочить, подбежать, сцарапать со
стола проклятые листки и увидеть наконец, что она там наковыряла синенькой