"Ольга Славникова. Один в зеркале" - читать интересную книгу автора

хотела регулярными сведениями о себе сохранить одновременное течение
собственной жизни и жизни Антонова: если так, то он ее прекрасно понимал.
Собственно, то же самое Антонов пытался проделать относительно себя и Вики:
все в нем восставало от сознания, что его, Антонова, попросту не было в ее
полудетском прошлом, которое жестокая Вика представляла теперь как прежде
всякого замужества свершившуюся судьбу.
Чувство было примерно такое, как при мысли о нескольких темноватых
годах, непосредственно предшествовавших рождению Антонова. Они рисовались
ему провалом, промоиной времени, где события обрели невиданную свободу - и
мать с отцом запросто могли не встретиться, не стукнись две неуклюжие, на
веслах как на костылях, прогулочные лодки посреди Центрального пруда, тогда
заросшего кривыми, наклоненными к воде березами, теперь налитого до половины
гранитных берегов очень спокойной водой, с неизбывным отражением Дома
Правительства, при котором пруд теперь лежал, будто относящийся к нему
волнистый гарнир. Это время начала шестидесятых казалось Антонову более
далеким и фантастическим, чем правление Екатерины II или Крымская война.
Будущие его родители, круглолицые провинциалы, приехавшие учиться "в
область" из тишайших городков, прозябавших на одной и той же словно пальцем
проведенной речке, уже записались в стеклянном загсе у торжественной женщины
с небольшими пронзительно-ясными глазами, очень похожей на Валентину
Терешкову; они поссорились, потом помирились, сняли "квартиру" в длинном
бараке, где зимою окошки превращались в ванночки мутной белизны, а по углам
проступала жесткая синтетика инея. Молодые-расписанные бегали по театрам,
смирно сидели там в глубоких плюшевых креслах, куда, как бумага на ластик,
льнула их парадная одежда; они рисовали стенгазеты против прогульщиков;
платили членские взносы; выступали за институт на лыжных соревнованиях - и
потому, что снег, пылью осыпавшийся с холодных сосен в лесную тишину, пьянил
сквозь запаленное дыхание не хуже водки, на бессолнечном финише, под темными
и словно мокрыми флагами союзных республик, произошла какая-то антисоветская
история, из-за которой чуть не исключили из комсомола студента четвертого
курса Антонова В. П., без одиннадцати месяцев молодого отца...
Теперь же упрямая Вика задним числом лишала Антонова бытия и тогда,
когда он уже читал студентам лекции в тех самых отсырелых, с разбитыми
рядами аудиториях, куда ей только предстояло прийти. Антонов как мог
отстаивал себя, сопоставляя события своей и Викиной жизни, что были до
первой встречи - до столкновения в дверях аудитории номер триста двадцать
семь, куда Антонов устремлялся читать первокурсникам вводную, а Вика, тогда
незнакомая особа в тесной розовой кофточке, с темными, необычайно широко
расставленными и оттого как будто испуганными глазами, почему-то бежала
прочь, прижимая к груди расстегнутый, елозивший крышкой портфель. Антонов
посторонился, пропустил, прошагал, привычно потряхивая длинными, свисавшими
из рукавов руками, на преподавательское место, - но отчего-то сделались
тягостны эти новые, слишком свежие и уличные лица, неприятно тронутые серым
воздухом науки, и первые пустые столы, через которые надо было, как через
оградку, что-то говорить скопившимся на задних рядах, в разных позах
облокоченным о парты новичкам.
Опираясь на шаткую кафедру, замусоренную внутри, точно старая дворовая
беседка, Антонов чувствовал, что у него в дверях буквально отняли жизнь.
He-существование Антонова продлилось до того момента, пока он наконец не
увидал среди опостылевших первокурсников свою прогульщицу, обособленно