"Ольга Славникова. Один в зеркале" - читать интересную книгу автора

неясным пятном с обратной стороны, - побаивалась его и днем, совершая "для
него" разные суеверные усилия вроде попыток перешагивать через уличные
препятствия непременно правой ногой, более тяжелой из двух, или отказа от
утреннего умывания, отчего лицо на целый день оставалось словно разрисовано
каким-то туземным узором. Душевные девочки, приносившие к чаю бело-кремовые
тортики (после засыхавшие в холодильнике в известку и снег), не могли
решить, радуется ли им несчастная мать, или их появление только причиняет
лишнюю боль; девочек буквально ставило в тупик, что хозяйка, медленно дыша и
лаская их исплаканными светлыми глазами, похожими на тающий ледок, все время
путает, как кого зовут. Вероятно, память женщины, перегруженная
реконструкцией сыновнего образа, ослабела и не держала настоящего, которое
бессмысленно, с упорством растения, порождало будущее, так что казалось,
будто и пуховая пыль под ногами содержит семена. Мама Павлика отчасти
помнила, что у сына были девочки, одноклассницы; то одну, то другую она,
выделяя шершавым поглаживанием по обмирающей руке, называла Викой.
Разумеется, настоящая Вика не казала глаз в этот самодельный музей, где
не было и не могло оказаться мужчин. У нее имелась своя экспозиция: ей, как
духовной вдове, приятели Павлика, небритые брезентовые туристы, пахнувшие
потом и средством от комаров, натащили Павликовых фотографий - блеклых
снимочков с водою вместо солнца, где присутствовали и сами, более
молоденькие и круглолицые, чем явились Вике во плоти. Раздосадованная их
невнимательностью и дружным намерением сегодня же ехать куда-то на
проходящем поезде, Вика туристов отрезала ножницами и выбросила в ведро,
отчего любовно выделенный Павлик оказался словно окружен невидимыми
существами, то наполнявшими его протянутую кружку из призрачной, висящей в
воздухе бутылки, то как бы сверху его приобнимавшими.
Экспозиция, каждый раз скромно составленная не более чем из пяти
экспонатов, требовала зрителя, причем ранимого и восприимчивого - то есть
способного впадать в отчаянье и торчать под окнами, сутулясь среди пятен
собственных следов, будто дерево среди своей облетевшей листвы. В интересах
повествования можно предположить, что при отсутствии зрителя Вика,
предоставленная снимкам, испытывала боль: накатывало, например, воспоминание
о ледяной по тону Павликовой записке, пришедшей на уроке литературы через
четыре парты равнодушных одноклассников, или о сентябрьском походе по грибы,
когда ногастый Павлик, шатаясь, перенес ее на руках через синюю стоячую
болотину и бережно опустил на зашуршавшие кочки. Если же обратиться к
реальности, то есть к тому прототипу героини, от которого взялись не
события, а душа и потаенный, устремленный вовнутрь кровоток (об этой
субтильной полудевочке, с кровеносной системой будто плакучая ива, с душою
подобной перепонке снега в продуваемых зимних ветвях, еще представится
случай поговорить), - словом, если держаться жизненной правды, то боль у
Вики возникала не из пережитого прошлого, а из настоящего, из собственного
одинокого и неизбывного присутствия, когда вместо Наполеона общаешься с
большим, мужского роста, плохо протертым зеркалом и безнадежно красишься
перед ним в половине двенадцатого ночи, под тоскливое мычание далеких
поездов. У женщин того мечтательного склада, как Вика и ее вполне реальный
прототип (ментоловая сигаретка, белые, словно выдавленные из тюбика, складки
морщинок под крашеной челкой, взгляд, хранящий свою пустоту ото всех
являемых зрению вещей), боль изначальна, мужчины - лекарство; мир, не
выделивший им влюбленных представителей, кажется до ужаса сплошным, за