"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

из-под свитера манжеты рубашки, точно и сам хотел как-нибудь утянуться в
воображаемый панцирь. Всем своим видом некрасивые сыновья Люминиевой
выражали скуку и тоску: Антонов понял, что и здесь, приведенные матери на
глаза, они скучали по ней и тосковали, потому что не видели способа
примириться с материнским отсутствием в то самое время, когда оба они
безвозвратно взрослели и входили в возраст, в котором человек, по их
понятиям, уже не может мириться ни с кем и ни с чем - тем более с матерью,
то и дело тянувшей руку, подсиненную, будто жгут отжатого белья, чтобы
поправить на Андрюше или Гоше великоватый воротничок. Безо всякой связи с
происходящим Антонов тогда подумал, что у Вики, слава богу, абсолютно
правильная фамилия, может быть, единственно нормальная на всем шестом этаже:
Иванова.

XI

Лишенный сумасшедшим домом права на родственность, Антонов пытался
утвердиться и бывал у тещи Светы по выходным: заявлялся задолго до того, как
им надо было ехать в больницу, получал перепрелый сытный обед и поглощал его
не торопясь, в присутствии запыленного, давным-давно невключаемого
телевизора. Собственно, настоящее сумасшествие происходило именно здесь.
Пока Антонов и теща Света сидели одни, вполголоса обмениваясь малозначащими
фразами, между ними возникала какая-то тонкая гармония; открытая и
непривычно прибранная Викина комната, с гладкой постелью и ясным окном, где
далекий морозный шпиль казался бесплотным, точно луч дневного прожектора,
тоже участвовала в этом покое и представляла собой опрятную перспективу
вещей, строго параллельных стенам и потолку. Но неизбежный Гера тоже не
дремал - казалось даже, что он и вовсе не спит, настолько красны и горячи
бывали его бегающие глазки, когда энергичный друг семейства, отряхиваясь от
талой снеговой шелухи, раздевался в забитой его товарами прихожей. Возможно,
что таинственная эта воспаленность объяснялась ночными Гериными трудами за
пишущей машинкой, которым он предавался со страстью прирожденного
фальшивомонетчика; во всяком случае, рукописи он с собой пока не приносил, а
продолжал таскать для Вики толстокорые огромные фрукты - коричневые, похожие
на картошку, очень твердые груши, все те же пористые апельсины, проложенные
снутри рыхлой стеганой ватой: когда Антонов вскрывал для Вики в больнице эти
глухие мячи, пальцы делались горькими, будто аспирин. Гера больше не возил
Антонова и тещу Свету на своей машинешке, объявив, что "агрегат сломался", и
не составлял им компанию в усыпляющих автобусных путешествиях. Однако
Антонов подозревал, что Гера бывает в психбольнице в неприемные часы и
деловито общается со своей приятельницей Тихой. Во всяком случае, боковая
тропа, по которой он провел однажды подавленных родственников к скромным,
густо замазанным краской служебным дверям, оставалась хорошо утоптана и
канавой темнела на слепящей сыпучей целине, обманно указывая направление на
главный корпус и скрытно заворачивая в золотом, пронизанном дрожью бурьяне.
Антонову даже казалось, что он различает на мерзлом мякише болотины взрытые,
словно копытные, Герины следы.
Продолжая жить своей таинственной кипучей жизнью, Гера затеял проект:
ему предложили выгодную "схему" торговли не то бумагой, не то какими-то
трубами, и он решился наконец регистрировать предприятие. По замыслу его,
Вике в психбольнице, опять-таки по блату, должны были оформить инвалидность,