"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

верхнего груза, едва не съехавшего на место по его сподручно согнутой спине.
После этого мужик, не вытирая зерен пота с багрового лба, деловито объявил,
что эти шпроты постоят до завтра-послезавтра, пока не объявится
покупатель, - но короба занимали угол целых четыре месяца, и сострадательная
теща Света постепенно скупала неликвид по розничной цене, так что Антонов по
горло наелся солеными и жесткими хвостами, напоминавшими завернутый в
промасленный пергамент мелкий инструмент.
Помимо того, что мужик использовал тещи-Светин коридор как бесплатный
склад (короба, бывало, совершенно зарастали шапками и шарфами), он еще искал
у нее "сочувствия" своему историческому роману, который создавал не один
десяток лет. Роман представлял собою три, не то четыре лопнувшие от натуги
толстенные папки, едва державшие тесемками растрепанное содержимое; в
отдельной плоской папке красного дерматина у Геры (так он представился
Антонову, тиснув ему набухшие саднящие пальцы поверх сырых от снега шпротных
коробов) хранились отзывы на его произведение, которые автор охотно
показывал всем - несмотря на то, что ответы редакций, иные пожелтевшие от
времени, иные свеженькие, откатанные на принтере, более или менее
определенно выражали сомнение в Герином таланте и в возможности напечатать
"для начала главу". Однако Гера в каждой из этих бумажек умудрялся вычитать
комплимент; один только вид собственной ласкательной фамилии, присланной ему
из самой Москвы, заставлял его буквально пыжиться от гордости; его небольшое
лицо, где морщины возле глаз и ниже казались настоящими, а на лбу -
нарисованными для значительности и красоты, сияло самодовольством. Рукопись
его была неистребима и продолжала подыматься словно на дрожжах - во-первых,
потому, что герои эпопеи без конца рожали детей, которым автор давал
черезвычайно разнообразные имена, а во-вторых, текст размножался
вегетативным способом: на серых страницах истертой и ветхой машинописи тут и
там темнели свежие, мелким горошком, рукописные вставки, заключенные в
пузыри, какими на карикатурах показывают речь персонажей, - что в сочетании
с обширными диалогами придавало роману невероятную болтливость и приводило к
появлению все новых печатных стопочек. Над ними теща Света добросовестно
просиживала при старомодном свете монументальной настольной лампы,
набиравшей полный колпак медлительного дыма от одной-единственной струящейся
из пепельницы сигаретки. Похоже, что Герин роман было вообще невозможно
издать: у рукописи была другая, вольная форма существования, книжные корки
стали бы гробом дикому цветению разрастающихся образов; тем не менее, Гера
на чем свет стоит ругал издателей, местных и московских, высказываясь в том
смысле, что все они подкуплены, - и Антонов поражался, насколько сходна с
Викиной его подспудная уверенность, что деньги мистически участвуют во всем
и являются чем-то вроде нечистой силы, ополчившейся лично на Геру и
отказывающейся ему служить, как другим, несмотря на то, что Гера отрывается
ради денег от творчества и мотается по всей ухабистой области на своей
трескучей жукообразной машинешке.
У Геры имелся один на самом деле примечательный талант: везде, где он
появлялся, он нарушал равновесие между предметами и людьми. От одного его
присутствия Викины сухие букеты с тряским шумом валились набок и ломались на
царапучие будылья и труху; чаевничая, он как-то так перетягивал локтями
скатерть, что пара блюдец друг за дружкой лодочками ныряла на ковер. У Геры
была неприятная привычка - если кто вставал и начинал ходить по комнате, он
пристально глядел человеку на ноги, с отвратительной буквальностью