"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

и было в этом что-то глубинно подобное как бы изображениям новых контор на
облупленных стенах домов, то и дело оживляемым проходами целеустремленных
личностей в нейтральных костюмах, со спины одинаковых, будто игральные
карты. Все это, словно бы выдуманное, взятое из головы, перло воплотиться,
сделаться предметным - совершенно помимо предметного и реального мира, где
многие вещи, особенно сваленные на железных балконах, были стары и уже никак
не выражались в деньгах.
На работе у тещи Светы, как на всех богатых фирмах, часто случались по
разным поводам служебные, по составу главным образом дамские, вечеринки, где
она любила немножко выпить и являлась оттуда хулиганистая, с пылающим
личиком, с бусами на спине. Впрочем, она была весела, пока оставалась на
ногах, а стоило ей присесть на крытый ковровой попонкой кухонный табурет,
как веселье переходило в тяжелые вздохи, и она уже не могла подняться, чтобы
выключить под плюющимся чайником заливаемый желтою злобой, перекошенно
пышущий газ. На своей невидимой Антонову службе теща Света безысходно
враждовала с какой-то "сукой Таней" и была неразделима с нею, будто со своим
сиамским близнецом, потому что неизменно делала работу за двоих; посмурнев
на кухне, перед простой пролетарской пепельницей, похожей на рыбацкую банку
с червяками и землей, теща Света неизменно объявляла, что их контора вот-вот
разорится, как разорилась предыдущая фирма, где "сука Таня" работала не
кем-нибудь, а коммерческим директором. Видимо, следы того разорения (от
которого у "суки Тани" образовалась, словно из воздуха, новенькая "девятка")
остались в синенькой душе у тещи Светы, тоже имевшей там какой-то трудовой
договор, - как, впрочем, и в городе, все еще содержавшем кое-что из
продукции того предприятия, по делам которого до сих пор ожидалось и
откладывалось с месяца на месяц четыре суда.
Эта реклама, представлявшая, в свою очередь, разнообразно разорившиеся
структуры (при этом в атмосфере, являвшей, посредством облачности, странные
и темные водяные знаки, растворилось немало денег доверчивых граждан), до
сих пор преобладала в непрестижных выцветших районах, где не только
штукатурка, но даже кора деревьев казалась размыта руслами дождей. Реклама
торчала высоко над невнятной кириллицей плохо одетой, главным образом
стариковской толпы: несколько облагороженные дождевой сентиментальной
живописью, эти щиты оказались неустранимы потому, что крепились с
социалистической индустриальной основательностью, еще не утраченной за
несколько лет очнувшегося капитализма. Они возвышались на могучих, ржавых,
словно прокипяченных осадками металлоконструкциях, прочней мемориальных
досок держались на блекленьких стенах хрущевок, кое-где в декоре рекламы
даже была использована яшма цвета сырой говяжьей печени, - и теперь
демонтировать эти порождения цивилизации оказалось дороже, чем некогда
установить. Один пенсионер, отчаянный мужчина с белым ротиком мелкой рыбешки
и с орденскими планками величиною с хороший журнальный кроссворд (его
показывали, на фоне кисейной и мертвой квартиры, в программе теленовостей),
умудрился, едва не выпав из своего окна, крайнего на четвертом этаже,
разодрать специально изготовленным крюком висевшее на торце изображение трех
знаменитых бабочек, оставивших его без средств на собственные похороны.
Телеоператор показал и это голое окно, освобожденное для дела от завалов
землистых газет, и средневеково-жуткий крюк, на котором, как на трости,
покоились вспухшие руки пенсионера, похожие на мертвый мозг, и пенсионерскую
чистую коечку с убранной, будто невеста, одинокой подушкой, - и собственно