"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

лепестками готовый поцелуй, смирно стояла на квадратах лестничной площадки;
поодаль от нее, несколькими ступеньками ниже и ближе к выходу, вежливо
скалился неизвестный мужик - вероятно, муж подруги, добросовестно
доставивший до дому полусонное сокровище. Всякий раз этот тип, благоразумно
державшийся, независимо от роста, в треугольной лестничной тени, был или
казался Антонову не тем, что в прошлый раз: то мордастый, помеченный
крупнозернистой оспой, вроде дождевого сора на рыхлом песке, то в плоской
крупноклетчатой кепке на партию в крестики-нолики, то неожиданно курносый, в
больших не по носу, то и дело терявших равновесие очках, незнакомец не давал
себя как следует рассмотреть и с неразборчивым учтивым бормотанием утекал по
лестнице вниз, где, покрутившись в пролетах с возрастающей скоростью, будто
в сливной трубе, бесследно утягивался в ночь. Вика, шаркая бедрышком по
стенке, задевая мебель полурассыпанной розой, протискивалась мимо Антонова в
комнату, где кое-как задернутая, нахмуренная на своем карнизе полосатая
штора скрывала пространство ее неизвестных похождений; иногда от Вики
внятно, будто от мокрых осколков на крыльце магазина, тянуло спиртным.
Антонов допускал, что подружки, собравшись на девичник, имеют право
выпить под конфеты бутылку-другую вина; он соглашался с тем, что
приятельница может одолжить своего мужчину для путешествия по ночному
городу, раз уж пришлось засидеться и обсудить откровенно "очень-очень важный
вопрос". Ревность его, носившая, если бы кто-то мог оценить явление со
стороны, пространственно-математический характер, требовала единственного:
знать, где именно находится Вика в каждый данный момент. Эта потребность,
эта ежесекундная жажда простейшей трехмерной истины, готовность ради этой
истины принять за плоскость разнообразный и холмистый город, местами
прелестный в соединении естественного и строительного камня, по ночам
являющий что-то непреднамеренно-праздничное в ярусах огней, не всегда дающих
разобрать, что именно они обозначают в темноте, - все это казалось почти
предательством какой-то иной любви и не имело отношения к другим мужчинам,
бывшим всего лишь обстоятельствами Викиных путешествий. Речь могла идти
только о самом Антонове, брошенном в небытии, лишенном главной координаты
своего существования, - на протяжении почти что суток точно знавшем, сколько
именно теперь часов и минут. На расспросы и попытки объясниться Вика
реагировала готовыми слезами и нервной беготней, - причем глаза ее, разные
из-за клякс неодинаковой величины, казались слишком трезвыми и словно что-то
ищущими на полу, пока внимание Антонова отвлекалось вытряхиванием вазы под
злополучную розу, швырянием снятой одежды, падавшей иногда на сбитый торшер
и впитывавшей, точно губка, содержимое комнаты. Вика не желала понимать, что
Антонов не мог, в свою очередь, "сходить проветриться" в город,
представлявшийся ей чем-то совершенно простым, - несложной молекулой,
явленной на схеме метро, - она отказывалась верить, что ее отсутствие
буквально запирало Антонова дома, как когда-то в детстве его запирали и
оставляли одного на гладкокрашеном полу, где горячий, будто ванна, как бы с
паром и водяным дрожащим струением, отпечаток солнца из окна не совпадал с
направлением половиц и толстых, сбитых до голого дерева мебельных ног, - и
все это сквозное, косое, полунарисованное устройство как-то соответствовало
устройству стрелок высоченных, в персональном шкапе закрытых часов, что
скакали по цифрам как-то не вместе и долго-долго не давали нужного
сочетания: большая на двенадцати, маленькая на шести, - после чего в
страшноватой, как чулан, тяжелой обувью заваленной прихожей вспыхивал свет.