"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

Разумеется, живая Вика (тоже представлявшаяся девочкам чуть ли не
покойницей) не казала глаз в этот самодельный музей, где не было и не могло
оказаться мужчин. У нее имелась своя экспозиция: ей, как духовной вдове,
приятели Павлика, небритые брезентовые туристы, по-весеннему пахнувшие
средством от комаров, натащили Павликовых фотографий - блеклых снимочков с
водою вместо солнца, где присутствовали и сами, более молоденькие и
круглолицые, чем явились Вике во плоти. Раздосадованная их невнимательностью
и дружным намерением сегодня же ехать куда-то на проходящем поезде, Вика
туристов отрезала ножницами и выбросила в ведро, отчего любовно выделенный
Павлик оказался словно окружен невидимыми существами, то наполнявшими его
протянутую кружку из призрачной, висящей в воздухе бутылки, то как бы сверху
его приобнимавшими.
Экспозиция, каждый раз скромно составленная не более чем из пяти
экспонатов, требовала зрителя, причем ранимого и восприимчивого - то есть
способного впадать в отчаянье и торчать под окнами, сутулым пятном среди
пятен собственных следов, будто дерево среди своей облетевшей листвы. В
интересах повествования можно предположить, что при отсутствии зрителя Вика,
предоставленная снимкам, испытывала боль: накатывало, например, воспоминание
о ледяной по тону Павликовой записке, пришедшей на душном уроке литературы
через четыре парты безразличных одноклассников, или о сентябрьском походе по
грибы, когда ногастый Павлик, шатаясь, перенес ее на руках через синюю
стоячую болотину и бережно опустил на зашуршавшие кочки. Если же обратиться
к реальности, то есть к тому прототипу героини, от которого взялись не
события, а душа и потаенный, устремленный вовнутрь кровоток (об этой
субтильной полудевочке, с кровеносной системой будто плакучая ива, с душою,
подобной перепонке снега в продуваемых зимних ветвях, еще представится
случай поговорить), - словом, если держаться жизненной правды, то боль у
Вики возникала не из пережитого прошлого, а из настоящего, из собственного
одинокого и неизбывного присутствия, когда вместо Наполеона общаешься с
большим, мужского роста, плохо протертым зеркалом и безнадежно красишься
перед ним в половине двенадцатого ночи, под тоскливое мычание далеких
поездов. У женщин того мечтательного склада, как Вика и ее вполне реальный
прототип (ментоловая сигаретка, белые, словно выдавленные из тюбика, складки
морщинок под крашеной челкой, взгляд, хранящий свою пустоту ото всех
являемых зрению вещей), боль изначальна, мужчины - лекарство; мир, не
выделивший им влюбленных представителей, кажется до ужаса сплошным, за
невнимательным зеркалом твердеет стена.
Вполне вероятно, что до появления Антонова Вика опрометчиво испытала
экспозицию на одном или двух подвернувшихся молодцах, глянувших искоса, куда
им указывал дрожащий, будто птичкой исклеванный подбородок, и тут же
приступивших собственно к предмету, который не зря же пригласил к себе домой
и плотно прикрыл от матери комнатную дверь. Возможно, эти неудачные опыты, с
барахтаньем в грубых руках, с расстегнутым лифчиком, бесполезным, как
спустивший спасательный круг, подсказали Вике не пренебрегать сравнительно
молодым преподавателем, не лишенным угловатого сутулого изящества и
окруженным к тому же глухим ореолом непризнанной гениальности. Из последнего
обстоятельства по-своему чуткая Вика вывела околичностями женского ума, что
этот многоговорящий доцент, с преобладающим лбом в форме широко раскрытой
бабочки и с прекрасными руками слепца, окажется весьма восприимчив, если
удастся его как следует зацепить. В последнем Вика не сомневалась ничуть: