"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

чужда художественных впечатлений; положение центра мироздания, порождаемое
такими впечатлениями, воспринималось Викой буквально. Наверное, она вообще
слишком много принимала на собственный счет; в конечном итоге память о
покойном Павлике досталась именно ей, прочие девчонки уступили, занявшись
простоватыми мальчиками, понаехавшими учиться из пыльной и честной
провинции, или же своими давними приятелями из соседних пролетарских
подъездов, которые теперь, плотные, как боксерские груши, в новеньких
кожанах, пасли коммерческие киоски и угощали бодрым баночным пивком.
Иногда девчонки по-душевному, компанией, забегали к Павликовой матери,
одиноко шаркавшей по сумрачной квартире, разгоняя опухшими, в чернильных
узорах, слабыми ногами легкие пыльные катыши и странно поводя осевшей в
плечи головой, точно стараясь получше устроить полужидкие подбородки. Она
всегда притворяла в присутствии посетителей маленькую комнату, где те
успевали заметить накрытую, как накрывают мертвецов, несвежую постель;
усаживая девочек на кухне (там многолетние паутины еще недавно напоминали
Павлику середки женских колготок), хозяйка потчевала их синюшными
облупленными пряниками, старыми холодными крутыми яйцами, разбиравшимися на
части будто неразрисованные матрешки, подливала в стаканы еле окрашенную и
еле тепленькую водицу с черными чаинками, не бравшую сахару и оставлявшую на
дне шершавую корку, чью невыпитую сладость уже ничто на свете не могло
растворить. Вместе с развитием горя в маме Павлика развивалась
метафизическая скупость: она экономила вещество и вела почти бесплотную
жизнь, а ночами видела небольшого ангела с кружевными крылышками,
точь-в-точь похожего на собственный ее белеющийся лифчик. Большую комнату,
всегда закрытую от света плотной, туго натянутой шторой, она превратила в
род музея, всюду разложив сыновние вещи - засыхающие приманки для
неотзывчивого призрака, тем меньше готового обнаружить свое присутствие, чем
более страстно взывала к нему материнская память. Комната и вся квартира
были настолько готовы к тому, чтобы Павлик вдруг возник из спертого воздуха,
что по ночам осиротевшая мать боялась сына, как будто ходившего невидимой
тяжестью по длинным половицам и исчезавшего в стенах, чтобы возникнуть
неясным пятном с обратной стороны, - побаивалась его и днем, совершая "для
него" разные суеверные усилия, вроде попыток перешагивать через уличные
препятствия непременно правой ногой, более тяжелой из двух, или отказа от
утреннего умывания, отчего лицо на целый день оставалось словно разрисовано
каким-то туземным узором.
Душевные девочки, приносившие "к чаю" бело-кремовые тортики (после
засыхавшие в холодильнике в известку и снег), не могли решить, радуется ли
им несчастная мать или их появление только причиняет лишнюю боль; девочек
буквально ставило в тупик, что хозяйка, медленно дыша и лаская их
исплаканными светлыми глазами, похожими на тающий ледок, все время путает,
как кого зовут. Вероятно, память женщины, перегруженная реконструкцией
сыновнего образа, ослабела и не держала настоящего, которое бессмысленно, с
упорством растения, порождало будущее, так что казалось, будто и пуховая
пыль под ногами содержит семена. Мама Павлика отчасти помнила, что у сына
были девочки, одноклассницы; то одну, то другую она, выделяя шершавым
поглаживанием по обмирающей руке, называла Викой.

***