"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

отступивших в кусты. В сомкнувшейся наконец темноте, расставляющей
потихоньку припрятанные вещи на места, Вика под конвоем безмолвного Антонова
угрюмо побредет к трамвайной остановке и в пустом вагоне будет стоять над
тусклыми, в затылок выстроенными сиденьями, опасаясь за костюм. А дома она
напьется и будет бестолково шевелиться, словно перевернутый на спину
тонконогий жучок, - уже неспособная поговорить с Антоновым, помнящим, что
надо так ее раздеть, чтобы не испачкать расплывшейся косметикой это чертово
нежное платьице, разнимаемое мелкой, как песочек, "молнией" на два свисающих
куска и стоящее даже без жакета три его доцентские зарплаты. Вика,
всхлипывая, коленями полезет на кровать и рухнет поперек, а Антонову
останется пухлый, но короткий плюшевый диван сырых фиолетовых тонов, всю
ночь терзающий ворсом сбитую простыню; наутро сквозь остатки сна раздастся
отдаленное пиканье, и непрозревший Антонов, сумбурно ища ногами тапки,
разъезжаясь вместо тапка на попавшейся под ногу игрушечной машинке, ринется
в тяжелые ароматы спальни, чтобы выключить забытый под собственной подушкой
электрический будильник. Так, с головной угарной боли и телесной ломоты,
начнется новый день - не хуже и не лучше остальных.

***

Можно было и не ходить на офисную пьянку, а остаться дома и провести
свободный вечер с какой-нибудь пользой. Тогда бы Вику привезли на автомобиле
к подъезду, откуда еще минут пятнадцать, изнуряя Антонова, доносилось бы
птичье хлопанье клюющих дверец и возбужденное кудахтанье разнообразных
голосов. Она бы поднялась одна, заранее пьяная, уже вполне в кондиции, о чем
известила бы Антонова сумасшедшая синусоида дверного звонка. Этой Вике, с
нежным, мармеладным, чьими-то зубами прикушенным синяком на шее под волосами
и с более грубым, курино-синюшным, на бедрышке от удара о мебель, было бы
глубоко плевать на украсившее отворот жакета пищевое пятно; размалеванная,
будто маленький клоун, в ярко-красной помаде, размазанной до ушей, она бы
развлекала Антонова, пока бы тот возился с нею, умывал и раздевал,
показывала бы ему, рассыпая ради нескольких спичек давленый коробок,
какой-то "французский", тоже рассыпающийся фокус, - а повалившись в постель,
увлекла бы Антонова за собой и, поднимая одеяло, будто косой тяжелый флаг,
забросила бы ему на спину вместе с полотнищем косолапую ногу. Когда она вот
так приезжала с вечеринок одна, хмель ее, круживший предметы будто
прозрачный ветер, отличался от тяжелого и стоячего, который она высасывала
из домашней запылившейся бутылки; иногда ее рвало в унитаз тягучим
шоколадом, иногда она, не справившись с застежками, долго плясала с
вывернутым шелковым мешком на голове, давая Антонову возможность как бы
тайно разглядеть свое небольшое, простоватое, чуть оплывшее тело, изогнутой
спиной и задиком напоминавшее поварешку. Кружевные трусики от миниатюрности
своей сидели низко и наискось, открывая сзади две темные мягкие ямки, а
потом, когда Антонов осторожно их тянул, они оказывались приклеены, будто
бумажный обрезок на засохшую кисточку. Какой-то азиатский, соевый запах
измены не то ощущался, не то мерещился под вздыхающим, будто кузнечный мех,
одеялом и становился собственным запахом оскаленной Вики, бившей Антонова
пяткой по спине. Антонов знал, что может получить жену только когда она
приходит вот так, принося в себе другого, имея на белье крахмал измены;
стерильная, она была недоступна, и Антонову уже казалось умонепостижимым,