"Алексей Слаповский. Первое второе пришествие" - читать интересную книгу автора

так хорошо начиналось утро, так светло было на душе, а теперь явственно
открылся ей мрак грядущего года, наполненного мероприятиями по воспитанию
дуболомистых детей железнодорожников. Она вскочила, схватила Петрушу за
плечо и поволокла его к парте, усадила его обеими руками, словно желая
навечно приклеить к сиденью.
Но едва отошла - Петруша вскочил и выбежал.
Уговорили его пойти опять в школу лишь через неделю.
Потом он, конечно, попривык к условиям несвободы и в школе, и, само
собой, в армии; он привык опытом, но душой и умом так и не понял. Однажды он
читал историческую книгу про Италию, и ему очень захотелось в Италию, но
вдруг он понял, что скорее всего никогда не попадет в Италию, - и даже
заплакал...
Вот теперь мучает и жжет душу вопрос: почему он здесь, а не на воле?
Почему нельзя объяснять этим людям, что ему невозможно здесь
находиться, что от этого и ему, и им будет только хуже?
И эта мука была в Петре сильнее страха боли и даже страха смерти
(впрочем, последнего страха он никогда не имел).
- Ты меня лучше убей, сержант, - тихо сказал он приблизившемуся
Гавриилову.
- Я тебя не только убью, я тебя на десять лет засажу за нападение на
милицию, - сказал Гавриилов, тоже почему-то шепотом.
- Я отсижу, - сказал Петр. - Но я выйду и убью тебя. Богом клянусь.
Ах, не надо бы Гавриилову глядеть в глаза Петра, а он - глянул. А
глянув - дрогнул. Хотел поднять руку - не поднимается рука.
И сказал Внучко:
- Ладно. Утром разберемся.
Внучко был не против: после выпивки, еды и физической работы над
стариком он притомился и хотел спать.
Гавриилов запер КПЗ и отправился домой, дома его ждали жена и
пятилетний сын.
Через десять лет жене будет тридцать четыре, думал Гавриилов. Сыну -
пятнадцать. А самому Гавриилову - тридцать семь. Цветущий возраст. Только
жить да жить...
Тьфу ты! Он отмахивался от глупых мыслей, но как отмахнуться от
запечатлевшихся в уме глаз Петра?
И чем ближе он подходил к дому, тем неприятней становилось на душе.
Взлаяла собака. Гавриилов вздрогнул. Напугала проклятая шавка так, что
заколотилось сердце. Он остановился, переводя дух.
Он посмотрел на мутное глубокое небо и почувствовал себя под ним
утопшим. И сказал себе негромко вслух: убьет!
Повернулся и быстро пошел назад.
Отомкнул КПЗ и, не заглядывая в камеру, ушел.
Иван Захарович охал от боли и удивления, когда Петр выводил его на
волю.
- Как же ты их? Каким словом?
- Молча, - нехотя отвечал Петр.
Таишь силу? Ну, таи... (Господи, - мысленно добавил старик.)
Остаток ночи они провели в пути.
Углубились в лес, который был им не страшен теперь после людей.
Брели до рассвета.