"Николай Сказбуш. Октябрь " - читать интересную книгу автора

бакалейку: керосин, пузанки, спички, сахар, бублики. Прогорал он быстро,
остатки совести не позволяли в должной степени обмеривать и обвешивать.
Прогорев, возвращался с повинной на завод, где его принимали, ценя
покладистость и золотые руки, и где хмуро встречали товарищи, уважая
искусного рабочего и презирая дельца.
Вот сидят они рядом - Семен Кузьмич, совесть и друг каждого молодого
рабочего, и незадачливый братец его Савва, издерганный, суетливый, с испитым
лицом.
Поглядывает Тимош украдкой на них, будто силясь что-то понять, и
безотчетная тревога закрадывается в душу, совсем иными, чем раньше, не
такими гладенькими и простенькими представляются ему люди.
Более всего тянет его к молодежи. Сашко Незавибатько самый молодой в
цехе, почетный потомственный мастеровой, принял станок от отца. Товарищи
прозвали его цыганом за ослепительные зубы и лихой взгляд. Проворный,
словоохотливый, за ответом в карман не полезет, своего места никому не
уступит. Тимош его первым долгом приметил, но не решился подойти. Руденко
открыл уже в себе черту: задиристый и бравый на улице, безнадежно робел в
цехе.
К Сашке частенько заглядывает товарищ, подручный кузнеца Антон -
маленький, щупленький, с остреньким носиком, да еще прыщик на кончике носа.
В механической подшучивают над ним:
- Ну, какой же ты коваль! Ты птаха, а не коваль.
А кузнец незлобиво оправдывается:
- Так я ж с парового молота.
Его так и зовут все - Коваль.
Тимош замечает уже, что, кроме дружбы, Коваля с Сашком связывают
какие-то общие дела. Что это за дела, Руденко не знает.
Заглядывает в цех - иногда по служебным делам, а иногда и без всякого
дела конторщик Женька Телятников, прозванный "Стареньким мальчиком".
Появление его всегда почему-то смущает Тимоша, невольно вспоминается рассказ
"начальницы": "...Он, кажется, всегда был стареньким, от рождения".
Что нужно было Телятникову в среде рабочих, зачем терся в цехе в
обеденный перерыв? Почему не гнали его, почему рабочие, ненавидящие
"контору" и всех вообще чернильных душ, снисходительно поглядывали на
старенького мальчика, допускали в свой круг, охотно выслушивали все его
шуточки и прибауточки, почему строгий взгляд Судьи утрачивал свою остроту?
В конце концов Тимош решил: да потому же, почему идут они в кабак,
балагурят с половыми, хватают за юбки девчонок - от безысходного однообразия
и тоски.
Однажды он слышал, как Женька поучал Коваля:
- А шо ты их боишься, шо боишься! Ты их не жалей. Опрокинь одну,
другую. Третья сама прибежит. А для чего ж они созданы?
По ночам Тимош думал свое: как жить?
Может быть, Женька прав? Может, это и есть жизнь?1
И нет ничего иного, нет той единственной, настоящей, друга навсегда!
Он вспомнил, как еще на квартире у студента-репетитора розовощекий
Мишенька Михайлов заговорил вдруг о деревне, - оказалось, что и у него была
родная деревня, хата. Он говорил тогда: "Все мы вышли из села" - и лицо его
изменилось, стало проще, спокойней, или нет, неспокойней, напротив, он был
взволнован - это было нехолодное спокойствие, а душевная устойчивость