"Николай Сказбуш. Октябрь " - читать интересную книгу автора

Душно было и в хате и на улице, ни ветерка, ни струйки свежей, луга и
перелески, словно отгородило стеной, вот стала эта непроницаемая серая стена
между окраиной и степным привольем, поднялась до самого неба - не
продохнешь.
Тимош бредет знакомыми переулками, пустырями, задворками, должно быть,
еще от дней бродяжничества осталась у него эта привычка, это неукротимое
беспокойство, стремление к шуму улиц, движению, толпе, и он знает, - как бы
ни метался по окраине, как бы ни старался укрыться в тиши, все равно дорога
приведет в неугомонный людской поток.
Железные мосты, вокзальная площадь, Железнодорожный проспект. Кто
назвал его так, кому представилось подобие Невского? Девчата в расшитых
сорочках и городских плиссированных юбках, в чоботах на высоких каблуках.
Мята, любисток, бумажные китайские веера, подсолнечная шелуха под
ногами, намисто, английские блузки, на одном углу "Вiють вiтри", на другом -
"Под небом южной Аргентины" - вечерницы на перекрестке трамвайной колеи и
Полтавского шляха.
Широкий цементный тротуар, именуемый панелью, новенький, словно с
иголочки, кирпичные дома, свеженькие, с балкончиками, парадными подъездами,
французскими окнами, завитушками, финтифлюшками - захолустный модерн, шик у
черта на куличках. Одноэтажные - кондукторские. Двух- и трехэтажные -
обер-кондукторские и, наконец, четырехэтажный - самого господина старшего
контролера - заячье процветание.
Несмотря на поздний час, старики еще не ложились. Тарас Игнатович сидел
за столом, сосредоточенно разглядывая люльку - верная примета отгремевшей
семейной грозы. Прасковья Даниловна величаво двигалась по комнате, шумела
стульями, грохотала печной заслонкой.
"Было дело под Полтавой", - подумал Тимош и тихонько юркнул в сторонку,
предвидя, что и ему грозит своя Полтава. Но все обошлось только одним
замечанием Прасковьи Даниловны, обращенным неизвестно к кому:
- Чтоб было по-моему.
Недели после того не прошло, механик цеха остановил тачку Тимоша.
- Стружки?
- Стружки, - отозвался Тимош.
Механик перевел взгляд на горы отходов в углу цехового двора:
- Ржавеет.
- Ржавеет, - согласился Тимош.
- На штамповальный перейдешь, - заключил механик и зашагал в главную
контору.
Тимош долго смотрел ему вслед и только когда уже цеховая калитка,
подтянутая гирей, с визгом захлопнулась, сообразил, о чем шел разговор.
Весь день думал он об этом разговоре, встречал и провожал пытливыми
взглядами механика, то и дело старался попасться ему на глаза, надеясь
услышать еще хотя бы слово, ну, повторил бы: "переводим" и крышка. Но
механик считал, что все отпущенные человеку на день слова уже произнесены,
все допустимое внимание к окружающим исчерпано. Был он человек сумрачный, на
всех смотрел невидящими глазами, но подмечал все вокруг до мелочей.
Жилистый, словно скрученный из железных канатов, с нервным, напряженным
лицом, порождал вокруг себя легенды, басни и сплетни. Цех и люди, поскольку
являлись они придатком к станкам, знал предельно; каждый винтик, каждую