"Сергей Синякин. Монах на краю земли" - читать интересную книгу автора

унылых бедолаг в темном облупленном предбаннике. Каждый побывавший в зале,
где отправлялось правосудие, выходил оттуда бледный и растерянный, и
обозначенный ему срок в десять лет без права переписки или семь лет лагерей
усиленного режима с последующим поражением в правах на пять лет, вгонял
оставшихся в предбаннике в животный страх и сомнения в собственной судьбе.
Наконец пришло время и Аркадия Штерна.
За столом, покрытым зеленым сукном, под большим портретом Сталина
сидели трое. В центре был невысокий лысый судья в полувоенном френче, по
бокам его располагались двое военных, судя по звездам в петлицах, в немалых
чинах. Судья обладал тихим, тонким и оттого противным голосом. Ворот френча
был тесен судье, и он то и дело пытался оттянуть его пальцами, чтобы
дышалось легче.
- Фамилия, имя, отчество, год рождения? - с одышкой спросил судья.
- Штерн Аркадий Наумович, восемнадцатого мая одна тысяча девятьсот
пятнадцатого года, - сказал Штерн.
- Вы признаете себя виновным? - спросил судья, бегло проглядывая
обвинительное заключение.
- Видите ли, гражданин судья... - промямлил Штерн.
- Достаточно, - махнул рукой судья и поочередно наклонился в обе
стороны, совещаясь с военными. Совещание было кратким, после обмена мнениями
троица пришла к согласию и судья в гражданском встал, держа обеими руками
листок синей бумаги, похожей на оберточную.
- Штерн Аркадий Наумович, - сказал он. - Вы признаны виновным в
измышлении и распространении слухов религиозного характера, порочащих
социалистический строй и советскую науку. На основании статьи пятьдесят
седьмой прим. десять трибунал приговаривает вас к пятнадцати годам лишения
свободы с последующим поражением в правах сроком на три года. Вам ясен
приговор?
- Но гражданин судья... - Штерн был изумлен и сломлен. Скорый суд так
потряс бывшего аэронавта, что он не находил слов. Впрочем, его оправдания не
требовались никому. Военные проглядывали какие-то бумаги и на подсудимого
внимания не обращали, в глазах гражданского были скука и пустота.
- Вам ясен приговор? - тонко переспросил судья, и голос его отрезвил
Аркадия. Говорить и спорить было бесполезно, механизм правосудия с лязгом
провернулся, перемалывая его судьбу; решение, принятое сидящей за столом
тройкой, было окончательным и бесповоротным. С большим успехом можно было
оспаривать смену времен года. И Штерн смирился.
- Приговор мне ясен, гражданин судья, - потухшим голосом произнес он.
- Распишитесь, - сказал судья. - Здесь и еще вот здесь. И Аркадий
Штерн расписался за путевку в новую жизнь, которой ему предстояло жить
пятнадцать лет, кажущихся отныне бесконечными и бессмысленными.


Экибастузский лагерь. Декабрь 1946 г.
У "кума" было тепло и уютно. Лучше, чем в бараке. Опер Лагутин был
опытным сотрудником, прошел не одну зону, заключенных знал, как знает
скрипач свои инструмент, поэтому на струнах нервов Аркадия Штерна играть не
торопился - давал заключенному разомлеть в тепле и отвлечься от бытовых
неурядиц. Чаю он не предлагал, да это и к лучшему было, подлянки, значит, за
душой не держал и в стукачи вербовать не собирался. Да зачем ему было нужно