"Масахико Симада. Царь Армадилл (пер.Г.Чхартишвили) " - читать интересную книгу автора

ассимилировалась куда больше, чем я, стала совсем американкой. Еще за три
дня до отъезда Миюки твердила, что останется в Нью-Йорке. "Терпеть не могу
японцев", - все повторяла она. А я терпеть не мог и японцев, и американцев,
и китайцев. Сомневаюсь, чтобы мне вообще пришлось по душе народонаселение
хоть какой-нибудь страны. Я считал, что история - это наука, изучающая
различные формы, в которые облекается ненависть людей друг к другу.
Ненависть национальная, государственная, семейная, религиозная. В этом вся
история. Выискивание причин ненависти друг к другу. "Ты это так говоришь,
как будто тебе самому чувство ненависти незнакомо, - заявила мне как-то
Миюки. - Здорово же ты устроился. Спрятался в своей истории, и до реальной
жизни тебе вроде как и дела нет..."
______________
* Персонаж японской сказки, который вернулся в родную деревню после
многих лет, проведенных на дне моря.

Нет, я живой человек. Не голос истории. Я понимаю, что такое реальная
жизнь и даже вздыхаю по поводу ее суетности. Между прочим, несмотря на все
свое нытье, Миюки моментально приспособилась к токийской жизни. Нашла
призвание: импортировать в Японию своих дружков из числа нью-йоркских
художников. Проявила себя настоящей деловой женщиной, просто полководцем. По
части проворности и крепости нервов Миюки мне сто очков вперед дала бы. Я-то
от токийской жизни совсем скис.
Казалось, все происходящее вокруг скользит мимо меня, не имеет ко мне
ни малейшего отношения. Это становилось просто наваждением... Нет, не
наваждением - хуже. Например, я совершенно не понимал, о чем говорят между
собой студенты - их речь представлялась мне зашифрованным языком какой-то
таинственной секты. А сидя за столом с коллегами, такими же преподавателями
истории Китая, я не мог отделаться от ощущения, что они нарочно не допускают
меня в свою беседу, а мои слова до них просто не доходят. Вроде бы не
издевались они надо мной, гадостей не говорили, но смотрели как бы сквозь
меня.
Своей навязчивой идеи я стыдился, а потому старался вести себя как
можно естественнее. С профессорами и студентами был обходителен до
чрезвычайности. Но все, что бы я ни говорил, действовало на собеседников
раздражающе. Если разговор был на отвлеченную тему, я поневоле начинал
вставлять в свою речь английские слова, что вызывало у всех живейшую ко мне
неприязнь. А я просто не мог иначе, все умные слова были закодированы в моем
мозгу по-английски. Один из профессоров даже прочел мне целую лекцию о том,
что японский язык - последний оплот самоидентичности японской нации.
Наверное, семь лет назад я был изнасилован английским, и с тех пор меня
связывали с ним более тесные плотские узы, чем с родным языком.
Электрическая цепь моего умственного устройства стала двухконтурной. Нет
больше того Токио, который я когда-то знал, а воспоминания и родной язык ни
к какой "самоидентичности" отношения не имеют.
"Если вы японцы, то и говорите по-нашему, поняли?" Я сидел в баре с
одним знакомым американцем японского происхождения, он приехал в Токио
погостить. И тут какой-то тип подходит и выдает нам такой текст. А мой
приятель самый что ни на есть настоящий американец, хоть предки его и родом
из Японии. Ему уже приходилось выслушивать подобное от японцев раньше, и он
заводился от этого с пол-оборота. Вскочил - стул на пол - и как затараторит