"Жорж Сименон. Я вспоминаю" - читать интересную книгу автора

жизни:
- Весь мир переплескивается...
Во сне эти слова содержали в себе точнейший смысл; ими все
объяснялось. Сперва крошечные существа оставались на месте, не выходя за
пределы очертаний, обозначавших, как видно, страны и континенты.
Потом по поверхности толчками прошла дрожь. Дальнейшее напоминало
морской прилив, и существа начали перемещаться, но не по доброй воле, а
потому что надо было переплеснуть куда-то всех людей.
Я уверен, что сон привиделся мне потому, что вчера в хрустальной
тишине городка мы видели на улицах сотни немецких солдат в серой форме.
Придут ли американцы в Европу? Вступит ли Америка в войну? Это сейчас
главный вопрос. Вчера англичане были в Греции, а сегодня их оттуда
выгнали немцы. Японцы уже в Китае, австралийцы в Египте.
Целые народности: богачи и бедняки, мэры и полевые сторожа, старики,
беременные женщины и грудные младенцы вместе с кошками, собаками и
ручными канарейками - были переселены с места на место, из Польши в
Румынию, из Греции в Турцию. Процесс идет все быстрее, и скоро это
неостановимое движение приведет к тому, что на земле не останется
неперемещенных людей.
По-видимому, все это началось войной 1914 года. Во всяком случае,
именно тогда пустились в путь целые толпы, но еще гораздо раньше мы были
свидетелями отъездов и приездов, предвещавших дальнейшее. Так отдельные
пчелы вылетают из ульев на разведку новых земель, прежде чем вылетит
весь рой.
Вот так году в 1907-м, таким же прозрачным, безмятежным днем, какой
был вчера, перед нашим домом на улице Закона остановилась женщина.
В нашем квартале она казалась столь же чужой, как одетые в форму
немцы вчера у нас в парке.
Она была совсем одна. Она была первая. Она опередила на несколько лет
все дальнейшие переселения и бегство людских толп. Поэтому на ней,
двадцатидвухлетней девушке, лежала печать значительности.
Только за два дня до того Анриетта с помощью облатки приклеила в окне
первого этажа объявление, купленное в писчебумажном магазине: "Сдаются
меблированные комнаты".
И вот зазвенел звонок. Но Анриетта знала: это не простой звонок.
Взглянув из-за шторы, она обнаружила перед дверью хрупкую особу в
черном, явно не из нашего квартала, и не из нашего города, и вообще
будто с другой планеты.
- Господи! Ну и уродина!
Нет, Фрида Ставицкая не была уродиной. Она была сама собой-до
крайности, до дикости, до цинизма. Мама открыла не сразу, и она
принялась звонить снова, да так, что чуть не оборвала звонок, "как
дикарка, как будто ее никто никогда не воспитывал".
Когда дверь наконец отворилась, она не подумала поздороваться,
улыбнуться, извиниться; она вошла словно к себе домой, оглядела желтые
стены с таким видом, будто составляла опись, а потом спросила с ужасным
акцентом:
- Где комната?
Вот так все и началось - для меня, для всех нас.