"Морис Симашко. Гу-га" - читать интересную книгу автора

имя: Франц и что-то вроде "тринк". Ну да, тринкен. Это же пить спрашивает.
До восьмого класса я учил английский, потом в спецшколе - с самого начала -
немецкий: Вир бауен моторен, вир бауен машинен, вир бауен тракторен, вир
бауен турбинен и Нина унд Нонна чего-то там нах Анапа. Кажется, это только и
успел узнать. Всю ночь там, за кольями говорят тихо, вполголоса, но, когда
перестает дождь, все хорошо слышно. А мы молчим.
Виснет ракета, высветляя ярким неживым светом каждый уголок среди
воронок, каждый прутик. И сразу очереди: близкие, в упор, и дальние, с
бухающим звуком, оттуда, где ровной полосой поднимается лес. Чуть бы раньше,
и застали бы меня за окопом.
Когда ракета начинает меркнуть, с нашей стороны раздается долгая
пулеметная очередь. Это бьют оттуда, сверху. Пули идут веером от края до
края над самой нашей головой. Если там возьмут чуть ниже, то со спины мы
открыты. На мгновение вижу лица этих, в суконных гимнастерках"
Опять разговаривают между собой немцы. Говорят они долго, какими-то
ровными голосами. И строго по очереди: сначала минуту говорит один, потом
другой. Злоба поднимается во мне, внезапная, неистовая. Даже не к немцам, а
к этим размеренным голосам. Красный круг плывет перед глазами. Сейчас
поднимусь в рост, пойду к ним и буду стрелять, стрелять" Каким-то последним
усилием воли удерживаю себя, горячий пот проступает у меня на лбу"
Лишь один раз я видел близко живого немца - тогда, в сорок первом.
Потом уже в пехоте, в особой части стрелял в них. И они стреляли, но все
было не так. В чужой восточной стране проходил Большой пороховой путь.
Груженные доверху тяжелые машины - по триста - четыреста в колонне, - ревя
моторами, шли через жаркую соленую пустыню, взбирались на красные, уходящие
в небо горы, и мощные резиновые скаты дымились у самого края пропасти. Тут
поджидали их люди с закрытыми платками лицами. Стрелять начинали неожиданно:
сверху с горы или с другой стороны ущелья раздавались короткие очереди и
машины все быстрее сползали набок. В темноту катились, пылая желтым фугасным
светом, прямоугольные двухпудовые ящики из белой английской жести с вязким
светлым маслом между стенками. Порох не взрывался и лишь горел, поджигая
камни"
Нас выбрасывали на пути этих людей, и, когда все заканчивалось, мы
собирали убитых. У кого-нибудь из них под цветистым халатом виднелась под
мышкой четкая наколка с готическими молниями. Но там все происходило быстро,
открыто, без этого тягостного, убивающего душу лежания. На скалах и в
пустынях стояли полуразрушенные башни с голубыми куполами, пахло тающим
льдом и цветами. Мы подкладывали полоски артиллерийского пороха в костер: он
горел с легким гудением, как кинолента. И спали мы в шатрах из черной
шерсти, уверенные в себе и в людях, потому что были их гостями"
Мне вдруг делается страшно. Только что я потерял себя. От смертного
холода, идущего из глубины земли, или от липкого неотвязного запаха это
произошло, но мне показалось на какое-то мгновение, что я уже умер. Чтобы
снова сделаться живым, мне нужно было двигаться, стрелять. Наверно, я терял
сознание" А как же те, которые с начала войны так лежат? Смотрю налево,
потом направо, будто можно увидеть всех их, которые лежали здесь, в этом
болоте. Ничего не видно в ночи.
Теперь я осознаю, что не один здесь в ночи, как показалось вдруг в
какую-то минуту. Шагах в десяти от меня лежит Шурка Бочков, за ним
Бухгалтер, Иванов, где-то лазает Даньковец. Я знаю их всех"