"Морис Симашко. Гу-га" - читать интересную книгу автора

слышно. Мелкий, с туманом дождь идет весь день. Шинели мокрые, но не
впитывают воду, пропускают ее к телу. Зато не слышно самолетов. Воронки
разной величины видны тут и там - старые, с обвалившимися краями и совсем
свежие, так что белеют срезанные корни деревьев. И все ближе, явственней
глухие равномерные удары. Грома почти не слышно за сеткой дождя. Звук идет
будто из-под земли" Тогда, в сорок первом, это было не так. Стлались пожары
по далекому горизонту. Начинало вдруг греметь то впереди, то сбоку, то
сзади. И быстро стихало.
Ночь спим в лесу, в старых блиндажах, как видно, немецких. Дзот стоит
амбразурой в ту сторону, откуда мы пришли. Встаем задолго до рассвета и часа
два еще идем во тьме. Дождь не кончается. Теперь гремит уже совсем близко -
кажется, сразу за ближайшими деревьями. Лес тут чахлый, с выгоревшими
участками. Сворачиваем налево и вдруг видим, что идем по улице. Все тут
есть: плетни, приступки у домов, колодец со срубом, только нет самих домов.
Даже труб печных не осталось. А люди есть: посередине улицы едет телега и
человек без руки в накинутом на плечи мешке от дождя правит лошадью. Живут
здесь где-то в земле.
Теперь мы на широком, огороженном колючей проволокой дворе среди
землянок. Все здесь добротное, устоявшееся. Над поднявшимися точно на
полметра от земли оконцами бревна в три наката, везде стрелки с обозначением
служб, даже песком как будто посыпаны дорожки. Все это укрывает лес.
И солдаты здесь во всем новом, почему-то на них суконные гимнастерки и
фуражки с цветным околышем. Они стоят, смотрят, но близко к нам не подходят.
Пахнет кашей с мясом, и мы бесконечно долго стоим, хмурые, переступая
мокрыми, тяжелыми сапогами. Наши пацаны - Хрусталев и Рудман уже здесь:
бегают, носят дрова для кухни. Хоть это нас утешает.
Наконец идет капитан Правоторов. С ним другой капитан с красивым
нерусским лицом в хорошо сшитой шинели и надетой чуть набок фуражке. У всех
у них здесь того же цвета околыши. Приводят откуда-то еще человек двадцать
таких, как мы, без погон, в шинелях и ватных бушлатах, распределяют по
взводам. Они из фронтовых частей. Ко мне попадают четверо. Новые стоят
независимо, курят, поплевывают, громко переговариваются между собой.
- Хозяин, время вроде бы обедать, - говорит один, невысокий, плотный,
без двух зубов впереди.
- А, Даньковец, - отвечает с легким акцентом здешний капитан. - В
третий раз уже к нам.
- Это к тебе, радость моя, в третий.
Капитан как будто не слышит тона. Они стоят с нашим Правоторовым и
смотрят бумаги. Тут же - кроме наших лейтенантов Ченцова и Хайленко - еще
три чужих офицера и старшина. Два раза проводится перекличка. Потом
караульные солдаты и сержанты, которые ехали с нами, по команде отходят,
выстраиваются в стороне. Больше мы их не видим. К нам становятся автоматчики
в фуражках, но уже не рядом, а шагах в двадцати.
В казарме из свежесрубленных бревен едим щи из котелков. Хрусталев и
Рудман притаскивают бак с горячей кашей.
- Рубай, братва, на месяц впиред, - говорит Даньковец. - Очка
правильная!
Голос у него хриплый, неприятный. И выговор жлобский. Очень уж давит он
на это "впиред". Я сам когда-то так говорил, когда мы, припортовые, затевали
между собой драку: "Што, на свой лоб приключений ищешь?!"