"Дэниел Сильва. Убийца по прозвищу Англичанин" - читать интересную книгу автора

специфические услуги для особого агента.
- Супер. Отлично. Где я должен расписаться? А какого рода услуги?
Ничего сомнительного, насколько я понимаю?
- Скажем, мне надо послать его в Прагу. Или в Осло. Или - не дай Бог -
в Берлин. Я попрошу вас подыскать ему там законную работу. Реставрацию.
Атрибуцию. Консультации. Что-то такое, что соответствовало бы количеству
времени, которое он там пробудет.
- Нет проблем, герр Хеллер. Кстати, у этого вашего агента есть имя?
У агента было много имен, думал сейчас Ишервуд, глядя на мужчину,
шедшего по двору. Его настоящее имя было Габриель Аллон, и характер его
работы на Шамрона проявлялся в том, как осторожно он сейчас себя вел. Как он
оглянулся через плечо, когда скользнул в проход с Дьюк-стрит. Как, несмотря
на непрекращающийся дождь, не единожды, а дважды обошел старый двор, прежде
чем подойти к плотно запертой двери в галерею и позвонить в ишервудский
звонок. "Бедняга Габриель. Один из трех или четырех лучших в мире людей,
который занимается тем же, что и он сам, а ходить по прямой не может". А
собственно, почему? После того, что случилось с его женой и ребенком в
Вене... да ни один не останется прежним после такого.
Он оказался среднего роста и, казалось, не шагал, а летел через
Дьюк-стрит к "Ресторану Грина", где Ишервуд заказал столик для ленча. Они
сели, и глаза Габриеля, словно лучи прожектора, обежали зал. Они были у него
миндалевидные, неестественно зеленые и бегающие. Скулы были широкие и
квадратные, губы темные, а острый нос, казалось, был вырезан из дерева.
"Лицо без возраста", - подумал Ишервуд. Такое лицо могло быть на обложке
глянцевого мужского журнала или на портрете мрачного типажа Рембрандта.
Такое лицо могло указывать на самое разное происхождение. Это была
великолепная находка для такой профессии.
Ишервуд заказал фаршированную рыбу-соль и "Сансерр", Габриель - черный
чай и плошку консоме. Он напомнил Ишервуду правоверного затворника, который
существует на испорченном сыре фета и хлебе, похожем на цемент, - только
Габриель жил не в монастыре, а в симпатичном коттедже в Корнуолле, на
затерянном в лесу приливном ручье. Ишервуд никогда не видел, чтобы он хорошо
поел, никогда не видел, чтобы он улыбнулся или залюбовался красивыми
бедрами. Он никогда не жаждал обладать чем-то материальным. У него было
всего две игрушки: старая легковушка "МЖ" и деревянный двухмачтовый
парусник, которые он сам привел в порядок. Он слушал оперы на жутком
маленьком портативном плейере, выпачканном краской и лаком. Деньги он тратил
только на свои материалы. В его маленькой корнуоллской студии было больше
техники, чем в хранилище галереи "Тейт".
Как мало изменился Габриель за двадцать пять лет, что прошли с тех пор,
когда они впервые встретились. Немного больше морщинок вокруг
настороженно-внимательных глаз, несколько фунтов прибавилось к худощавой
фигуре. В тот день он был немногим старше мальчика, тихим как церковная
мышь. Даже тогда в волосах у него была седина - мета мальчика, занимающегося
мужской работой.
"Джулиан Ишервуд, познакомьтесь с Габриелем, - сказал тогда Шамрон. -
Уверяю вас, Габриель - человек огромного таланта".
Талант у него был действительно огромный, но в жизни молодого человека
были пробелы - например, три года между окончанием престижной Бетсальельской
школы искусств в Иерусалиме и обучением в Венеции у мастера-реставратора