"Мигель Отеро Сильва. Когда хочется плакать, не плачу" - читать интересную книгу автора

вверх по Аппиевой дороге. За их спиной осталось шмелиное жужжание вековых
распрей между иудеями и арабами у Капенских ворот. Четыре доблестных воина
идут строевым шагом, но не к Рейну, не к Дунаю, не к Евфрату. Они не бранят
мальчишку, который пасет коз и плетется им навстречу ни жив ни мертв, ибо
они его уже раз пять-шесть жестоко драли за то, что он пасет себе и пасет
своих коз в разгульных предместьях Рима, потряхивая золотистыми локонами и
моргая светлыми антилопьими глазами. Они не гмотрят ни налево, ни направо,
шагают прямо через заросли и овраги. Их не отвлекает ни внезапное
вспархивание голубей, ни бесцельный полет ласточек. Они прекрасно знают
дорогу: там, за оливковыми рощами Мандрака Германика, там, за дубовым леском
Помпония Афродисия, за ручьем с серой водой, в пяти - десяти шагах от
шероховатой толстозадой скалы, находится лаз в катакомбы. С трудом
протискивают они щиты, мечи, шлемы, копья, панцири, сандалии, локти, головы
и шеи с крестами в узкую щель, годную, может быть, только для ремесленников
и пастухов в коротких туниках, этих плебеев, которые босиком и с голыми
руками шныряют по дорогам.
Четыре брата, пыхтя и отдуваясь, пролезают внутрь, ящерицами ползут
вниз по скользкому, влажному откосу и шлепаются в уже изрядно утоптанное
глиняное месиво. Севериан, стоя на четвереньках, нащупывает светильник,
прилепившийся в том месте, где ему и полагается быть, зажигает его по всем
правилам зажигания светильника в начале четвертого века нашей эры (подите
узнайте, как это делалось!), и они начинают свое благословенное блуждание по
лабиринту мрачных галерей. Со стен на них глазеют ниши с покойниками,
погребенными давно или совсем недавно: до того разит падалью, что хоть нос
зажимай. Инстинкт бывалых ходоков скоро выводит братьев из потемок к
мерцанию факелов, к монотонному гудению молящихся, к наклонной нише в скале,
где кого-то хоронят.
Этот покойник, наверно, христианин первого сорта. Стоит только
поглядеть на сандалии с толстенной подошвой знатных римлян и на пышные
прически римлянок, которые его оплакивают, окуривают чадом свечей и бубнят
отходную. Викторин не сводит глаз - нет, не с покойного, а с его племянницы,
Филомены. Ее имя он узнает часом позже. Волосы у нее распущены по плечам,
светлое чело обвито двойной лентой, унизанной сапфирами; холмики грудей
приподняты и стянуты пурпурным шнуром на самых розовых вершинках (так надо
думать) под складками столы *. Ее окружает хор женщин, как и она,
христианок, ее услужливых рабынь в этом неравноправном мире. Одна из них
заботится о ее локонах, другая подкрашивает ее ресницы, третья печется о
белизне ее зубов, четвертая бреет ей под мышками, пятая обмывает груди
молоком гнедой кобылы, шестая натирает благовониями спину, седьмая массирует
живот ароматическими маслами, восьмая смазывает чресла жасминовой эссенцией,
девятая холит ножки, как двух голубков (ох, Викторин, держись!), десятая
читает ей по утрам эпиграммы Марциала, чтобы ее лицо озарялось улыбкой, а
растридесятая рассказывает по вечерам что-нибудь из "Фиваиды" Стация **,
чтобы она поскорее уснула.
______________
* Длинное просторное платье римских женщин.
** Мифологическая поэма о войне Полиниция и Эфокла в Древнем Египте.

Марцелиан, верховный понтифик, спешит закруглить церемонию: Requiem
aeternum, что надо этим четырем воякам здесь, в эту пору? Dona eis Domine,