"Элис Сиболд. Почти луна " - читать интересную книгу автора

смогла мыслить разумно. Я не смогу дотащить ее до сарая. Господи, где была
моя голова? Я изуродую ее, уже пытаясь спустить с крыльца. И чем мне
наполнить древнюю ванну? Холодной водой из шланга на заднем дворе? Ванна
будет грязной, полной старого хлама, мусора и осколков, которые мне придется
вычистить. В последний раз, когда я была в сарае, это старое корыто было
завалено упавшим со стены отцовским приборным щитом с инструментами. О чем
только я думала?
- Ну вот и все, мама, - сказала я. - Дальше мы не пойдем.
Она не улыбнулась, и не сказала "сука", и не провыла какую-нибудь
последнюю жалобу. Вспоминая об этом, мне приятно думать, что в тот миг она
всецело была поглощена ароматами сада, вечерним солнцем на лице и неким
образом за мгновения, которые прошли после последних ее слов, она забыла,
что когда-то имела ребенка и столько лет притворялась, будто любит его.
Хотела бы я сказать, что, пока мать лежала на боковом крыльце, а ветер
все усиливался и вороны, цеплявшиеся за верхушки деревьев, снимались в
полет, она упростила мою задачу. Что она намеренно перечислила все грехи,
которые совершила за свою долгую жизнь.
Ей было восемьдесят восемь. Морщины на лице превратились в сетку на
тонком старом фарфоре. Глаза были закрыты. Дыхание прерывисто. Я посмотрела
на верхушки голых деревьев. Я знаю, мне нет оправдания. Итак, вот что я
сделала: взяла полотенца, которыми собиралась вытирать ее после ванны, и,
забыв, что у решетки или за задней изгородью может кто-то стоять, вдавила
мягкие полотенца в лицо матери. Начав, остановиться я уже не могла. Мать
сопротивлялась, кисти с синими венами, с кольцами, которые она никогда не
снимала, опасаясь воровства, хватались за мои руки. Сперва бриллианты, затем
рубины сверкнули на мгновение. Я нажала сильнее. Полотенца съехали, и передо
мной предстали ее глаза. Я долго держала полотенца, глядя прямо на нее, пока
не почувствовала, как кончик ее носа сломался, а мышцы внезапно обмякли. Я
поняла, что она умерла.

ДВА

Передо мной было немного ключей к жизни матери. Приглядевшись, я
заметила, что все они: стубеновские[5] стеклянные пресс-папье, серебряные
рамки для фотографий, погремушки от "Тиффани", присылавшиеся в невероятных
количествах задолго до того, как она выкинула своего первого, а затем и
второго ребенка, - были так или иначе отколоты или помяты, треснуты или
испачканы. Почти каждая безделушка была хотя бы однажды брошена либо в
стену, либо в отца, который уклонялся от снарядов с рефлекторной живостью,
напоминавшей Джина Келли, скачущего вверх-вниз по мокрым обочинам в "Поющих
под дождем". Изящество отца развивалось пропорционально жестокости матери, и
я знала, что, принимая и отклоняя ее действия подобным образом, он не давал
ей понять, во что она превратилась. Вместо этого мать видела лишь те
отражения, о которых размышляла и я, крадучись вниз по лестнице после
наступления темноты. Свои драгоценные фотографии.
Когда отец ее встретил, мать только что приехала из Ноксвилла, штат
Теннесси, и зарабатывала на жизнь демонстрацией нижнего белья и корсетов.
Она предпочитала говорить: "Я позировала в сорочках". Таких-то фотографий у
нас и было полно. Черно-белые снимки матери, одетой в черную или белую
сорочку.