"Элис Сиболд. Почти луна " - читать интересную книгу автора

единственными моими товарищами.
Я разрезала ножницами юбку матери, от подола до талии. Развернула ее по
бокам. Очень осторожно начала обмывать таз и живот, бедра и практически
безволосую щель. Я постоянно окунала ткань и губку в обжигающую мыльную воду
и вновь и вновь прерывалась, чтобы сменить ее, мечтая о ванне в сарае, о
месте, где мы могли бы лежать вместе, словно я снова дитя, а она заходит за
моей спиной в воду.
Наконец, смыв все следы ее неприятности и достав новую губку с
холодильника, где хранились запасные, я расстегнула свободную хлопковую
блузку матери. Отрезала лямки ее старого серовато-бежевого лифчика. Выжала
чистую воду из губки на грудную клетку.
Без поддержки лифчика единственная грудь матери стекла так далеко на
сторону, что сосок почти касался пола. Шрам после операции, некогда темный
разрез, был теперь лишь сморщенной ниточкой плоти.
- Я знаю, что ты страдала. - Поцеловав кончики своих пальцев, я провела
ими по шраму.

Я, наверное, была подростком. До смерти отца оставалось еще много лет.
Много лет до того, как мать вызвала меня пощупать уплотнение у себя в
подмышке. Я стояла в двери и смотрела на родителей.
- Ты знаешь, как мне тяжело, - говорила мать отцу, слезы текли по ее
лицу. - Только ты знаешь.
Она расстегнула блузку и распахнула ее перед ним. "Клер!" - выдохнул
он.
Она протерла себе грудь до крови. Я всегда полагала ее действия
взрослой версией "слабака", игры, которой мы баловались в школе. Кто-нибудь
из ребят проводил двести раз по внутренней стороне твоего запястья. Если ты
не в силах был терпеть после того, как появлялась ленточка крови, то
выкрикивал: "Слабак!", и так тебя потом и звали.
- Принеси матери теплое полотенце, - велел отец, и я кивнула.
Достала ключ от бельевого шкафа из тайника, вынула чистое полотенце и
пустила воду в ванной нагреваться.
Шрам от того, что Джейк называл ее "мученическим стигматом", я не
собиралась ни обмывать, ни трогать.
Я подняла ее руки и вымыла безволосые подмышки. Обмахнула губкой плечи.
Просунула свободную руку под стекшую одинокую грудь. Некогда мать с
гордостью несла ее и ее соседку, теперь же она превратилась в непарный
мешочек весом с комок перьев, сбившийся в обвислом углу старой подушки.
Прилив вожделения, чистого, как голод младенца, накатил, пока я держала ее.
Розовые шпалеры позади нашего дома буйно ветвились и цвели, когда мне
было лет шесть или семь. Шпалеры окружали оба маленьких окошка моей спальни,
так что в разгаре весны матери приходилось искусно подстригать цветы и
побеги. Я любила наблюдать за этим занятием, и отец тоже, как я позже
поняла. Они вместе пришли ко мне в спальню. На руке у нее висела корзина.
Внутри лежали секатор и рабочие перчатки.
- Смертельный номер под куполом цирка, - произнес отец, и оба подошли к
первому окну над пустой двуспальной кроваткой, стоявшей рядом с моей.
Я лежала на мягком брюхе матраса и смотрела, как отец глядит на мать,
которая наполовину высунулась из окна. Окно отрезало ее голову, кисти, руки
и плечи, затем она высунулась еще дальше, выгнув спину и прижав бедра к