"Бруно Шульц. Санатория под клепсидрой" - читать интересную книгу автора

ватой, конвульсивно подпрыгивающие, верткие, будто они на гладких писклявых
штырьках, голосистые, точно кукушки ходиков, скрашивали они одиночество,
заменяли холостякам тепло домашнего очага, вызывали в суровейших сердцах
сладость материнского чувства - столь много было в них птенцового и
трогательного, и ко всему еще, если перевернуть над ними страницу, слали
вдогонку дружное свое призывное чириканье.
А дальше сей документ прискорбный приходил во все больший упадок. Он
как бы сбивался на этакую сомнительную шарлатанскую ворожбу. В долгополом
пальто, с усмешкой, наполовину скрытой в черной бороде, кто же это предлагал
себя к услугам публики? Господин Боско из Милана, своего рода мастер черной
магии, и говорил длинно и неопределенно, показывая что-то на кончиках
пальцев, что не делает предмета понятнее. И хотя, по собственному убеждению,
приходил он к поразительным выводам, которые, казалось, какое-то мгновение
взвешивал в чувствительных фалангах, прежде чем их летучий смысл не
ускользнет из пальцев в воздух, и хотя отмечал он тонкие повороты диалектики
остерегающим поднятием бровей, приуготовлявшим к чему-то необыкновенному,
его не понимали и что хуже - не желали понимать, оставляя со всей
жестикуляцией, с тихой манерой говорить и обширной шкалой темных улыбок,
дабы торопливо долистать последние, разваливающиеся на обрывки, страницы.
На этих последних листочках, которые явно погружались в изощренный бред
и откровенную бессмыслицу, некий джентльмен предлагал безотказный метод
стать энергичным и твердым в решениях и много говорил о принципах и
характере. Но стоило перевернуть страницу, чтобы оказаться совершенно сбитым
с толку касательно решительности и принципов.
А это мелкими шажками выходила спутанная шлейфом платья некая госпожа
Магда Ванг и заявляла с высоты стянутого декольте, что смеется над мужской
решительностью и принципами и что ее специальность ломать самые железные
характеры. (Тут она движением ножки устраивала шлейф на полу.) Для этого
существуют методы, цедила она сквозь стиснутые зубы, безотказные приемы,
касательно которых она не желает распространяться, отсылая интересующихся к
своим мемуарам под названием "Из пурпурных дней" (Издательство Института
антропософии в Будапеште), где приводит результаты своего колониального
опыта в области дрессировки людей (на выражение это сделан упор при
ироническом блеске в глазах). И странное дело - лениво и бесцеремонно
изъясняющаяся дама эта, похоже, не сомневалась в одобрении тех, о ком с
таким цинизмом говорила, и в атмосфере своеобразной замороченности и тумана
казалось, что цели моральных установок удивительным образом переместились и
что мы находимся в ситуации, когда компас показывает наоборот.
Это было последнее слово Книги, оставлявшее привкус странного
ошеломления, смесь голода и душевного подъема.

V

Склоненный над Книгой, с лицом, пылающим, как радуга, я тихо сгорал от
экстаза к экстазу. Поглощенный чтением, я забыл про обед. Предчувствие не
обмануло меня. Это был Подлинник, священный оригинал, хоть и в столь
глубоком упадке и деградации. И когда поздними сумерками, блаженно улыбаясь,
я прятал эти обрывки в укромнейший ящик, заложив их для отвода глаз другими
книгами, - казалось мне, что зарю я укладываю спать в комоде, зарю, которая
вновь и вновь загоралась от самой себя и проходила через все пламена и