"Бруно Шульц. Санатория под клепсидрой" - читать интересную книгу автора

Я понял тогда, зачем животным рога. Это было то непостижимое, что не
могло вместиться в их жизнь, каприз дикий и навязчивый, неразумное и слепое
упорство. Некая idГ(C)e fixe выросла за пределы их естества, переросла
головы и внезапно явилась на свет, отвердев в материю ощутимую и жесткую.
Закрученная фантастической арабеской, недоступная их взору и пугающая,
изогнутая неведомой цифрой, под кошмаром которой они жили, приняла она образ
дикий, непредсказуемый и неправдоподобный. Я понял, почему эти животные были
расположены к безрассудной и дикой панике, к переполоху умопомрачения:
пребывая во власти своего помешательства, они не умели выпутаться из хаоса
рогов, сквозь которые, когда наклоняли головы, глядели одичало и печально,
словно хотели протиснуться меж их ветвями. Рогатым животным этим было далеко
до освобождения, и они с печалью и смирением несли на головах стигмат своей
ошибки.
Но еще недоступней озарение было для кошек. Их безупречность пугала.
Замкнутые в прецизии и аккуратности своих тел, они не знали ошибки и
отклонения. Они на миг уходили в глубь, на дно собственной сути, и сразу
замирали в мягком своем меху, грозно и торжественно серьезнели, а глаза их
округлялись, точно луны, вбирая взгляд в огненные свои воронки. Но уже через
мгновение, выброшенные на берег, на поверхность, кошки зевали своей
ничтожностью, разочарованные и без иллюзий.
В их жизни, исполненной самодостаточной грации, не оставалось места
альтернативе. Наскучив тюрьмой безвыходного совершенства, обуреваемые
сплином - они брюзжали, морща губу, полные безосновательной жестокости в
короткой, расширенной полосатостью морде. Пониже украдкой проскальзывали
куницы, хорьки и лисы - ворье меж зверей, животные с нечистой совестью.
Коварством, интригою, трюком они вопреки плану творения добились позиции в
жизни и, преследуемые ненавистью, всегда в опасности, всегда начеку, в
вечном страхе за эту самую позицию, отчаянно любили краденую свою, по норам
хоронящуюся жизнь, готовые дать себя растерзать, отстаивая ее.
Наконец миновали они все, и в комнату вошла тишина. Я снова принялся
рисовать, уйдя в свою бумагу, дышавшую светом. Окно было отворено, и на
оконном карнизе дрожали на весеннем ветру горлицы и голуМГбки. Склонив
головки, они показывали в профиле круглый и стеклянный глаз, словно бы
устрашенные и исполненные полета. Дни в последнее время сделались мягкие,
опаловые и светоносные, а иногда - жемчужные, полные мглистой сладости.
Настала Пасха, и родители уехали на неделю к моей замужней сестре. Меня
оставили одного на милость вдохновения. Аделя каждодневно приносила обеды и
завтраки. Я и не замечал, когда она появлялась на пороге, празднично одетая,
благоухающая весной из своих тюлей и фуляров.
Сквозь открытое окно вплывали мягкие дуновения, наполняя комнату
отсветами далеких пейзажей. Какое-то время они жили в воздухе, навеянные эти
краски ясных далей, чтобы вдруг растаять, расточиться в тень голубеющую, в
нежность и трогательность. Прилив образов несколько поумерился, половодье
визий утихло и успокоилось.
Я сидел на полу. Возле меня, лежали мелки и пуговки красок - Божьи
колера, лазури, дышавшие свежестью, зелени, вовсе достигшие границ
изумления. И когда я брался за красный мелок, в ясный мир летели фанфары
счастливой красности, все балконы струились волнами красных флагов, и дома
выстраивались вдоль улицы триумфальной шпалерой. Парады городских пожарных в
малиновых мундирах печатали шаг на светлых радостных дорогах, а мужчины