"Бруно Шульц. Коричневые лавки " - читать интересную книгу автора

спавшего, мелодичный храп которого блуждал, казалось, по неведомым
пространствам сонных миров.
В пору долгих полутемных послеполуденных часов той поздней зимы отец
мой время от времени исчезал на целые часы в тесно забитых всякой рухлядью
чуланчиках, что-то упорно разыскивая.
И часто бывало во время обеда, когда все собирались за столом, отец не
появлялся. Матери приходилось долго звать "Иаков" и стучать ложкой по столу,
прежде чем он вылезал из какого-нибудь шкафа, облепленный лохмами пыли и
паутины, со взглядом отсутствующим и погруженным в запутанные,
всепоглощающие, одному ему известные дела.
Иногда влезал он на карниз и застывал в той же позе, что и большое
чучело коршуна, симметрично висевшее на стене по другую сторону окна. В
неподвижной этой позе, на корточках, с затуманившимся взглядом и хитрой
иронической миной он оставался часами, чтобы вдруг, когда кто-то входил,
замахать руками, точно крыльями, и запеть по-петушьи.
Мы перестали обращать на эти чудачества внимание, а он в них день ото
дня погружался все более. Словно бы вовсе избавленный от телесных
потребностей, неделями не принимая пищи, он с каждым днем все больше
втягивался в хитроумные и причудливые предприятия, к которым мы не бывали
снисходительны. Глухой к нашим уговорам и просьбам, он отвечал клочками
своего внутреннего монолога, течения которого ничто извне не могло нарушить.
Вечно хлопочущий, болезненно оживленный, с красными пятнами на сухих щеках,
он не замечал нас и не видел.
Мы привыкли к его неопасному присутствию, к его тихому бормотанию, к
его ребяческому, обращенному в себя щебету, трели коего звучали как бы на
втором плане нашего времени. В ту пору он, случалось, исчезал уже на много
дней, терялся где-то в глухих закоулках квартиры, и его невозможно было
отыскать.
Постепенно исчезновения эти перестали производить на нас впечатление,
мы к ним привыкли, и, когда спустя много дней он объявлялся, на пару дюймов
уменьшившийся и похудевший, это ненадолго занимало наше внимание. Мы просто
перестали принимать его в расчет, так сильно отдалился он ото всего, что
свойственно людям и реальности. Узелок за узелком отвязывался он от нас,
одну за другой обрывал нити, соединявшие его с человеческим сообществом. То
немное, что от него еще оставалось,- мизерность телесной оболочки да горстка
бессмысленных чудачеств - могло исчезнуть в некий день столь же незаметно,
как кучка мусора, скапливавшаяся в углу, которую Аделя всякий день выносила
в мусорный ящик.

Птицы
Наступили желтые нудные зимние дни. Порыжелую землю накрыла дырявая,
истертая, коротковатая скатерть снега. На многие крыши его не хватило, и они
стояли черные или ржавые, гонтовые стрехи и ковчеги, скрывая в себе
закопченные пространства чердаков - черные обугленные соборы, ощетинившиеся
ребрами стропил, обрешетин и стяжек, темные легкие зимних ветров. Всякий
рассвет обнаруживал новые печные трубы и дымники, выросшие в ночи, выдутые
ночным ветром черные дудки бесовского органа. Трубочисты не могли совладать
с воронами, наподобие живых черных листьев обседавшими по вечерам ветви
деревьев возле костела, внезапно с хлопаньем крыльев срывавшимися, чтобы
снова прилипнуть каждая к своему месту на своей ветке; на рассвете же