"Бруно Шульц. Коричневые лавки " - читать интересную книгу автора

снимались они большими стаями - туманы сажи, хлопья копоти, плещущиеся и
фантастические, пятная мелькающим карканьем мутно-желтые полосы рассвета.
Дни отвердели от холода и скуки, как прошлогодние караваи хлеба. Их
надрезали тупыми ножами, без аппетита, с ленивой сонливостью.
Отец уже не выходил из дому. Он топил печи, постигая глубинную сущность
огня, интуитивно ощущая соленый металлический привкус и копченый запах
зимнего пламени, холодную ласку саламандр, лижущих сверкающую сажу в глотке
дымохода. Еще он с увлечением производил всевозможные починки в верхних
пространствах комнаты. В любое время дня можно было видеть, как, присев на
верхушке стремянки, он мастерил что-то под потолком, на карнизах высоких
окон, возле шаров и цепей висячих ламп. По обычаю маляров он пользовался
стремянкой, как огромными ходулями, и прекрасно чувствовал себя в этой
птичьей перспективе вблизи нарисованного неба, арабесок и потолочных птиц.
Практические житейские дела все меньше и меньше интересовали его. Когда
мать, озабоченная и встревоженная его состоянием, пыталась повести разговор
о торговых делах, о платежах ближайшего "ультимо", он слушал рассеянно,
чем-то обеспокоенный, с дергающимся отсутствующим лицом. Ни с того ни с сего
он вдруг прерывал ее заклинающим взмахом руки, чтобы отбежать в угол
комнаты, прильнуть ухом к щели в полу и с поднятыми указательными пальцами
обеих рук - что выражало крайнюю важность исследования - вслушиваться. Мы в
то время не понимали огорчительной причины подобных причуд, подспудно
зревшего печального комплекса.
Мать не имела над ним никакой власти, зато огромным почетом и вниманием
он дарил Аделю. Уборка комнаты бывала для него большой и важной церемонией,
и он никогда не упускал случая присутствовать, со смесью страха и
сладостного трепета наблюдая за всеми действиями Адели, которым придавал
какой-то глубокий символический смысл. Когда девушка молодыми и смелыми
движениями шаркала длинной шваброй по полу, это было выше его сил. Из глаз
отца бежали слезы, лицо заходилось в тихом смехе, а тело потрясала
упоительная судорога оргазма. Чувствительность к щекотке доводила его до
умопомрачения. Аделе достаточно было протянуть палец, словно бы в намерении
пощекотать, и он в дикой панике бежал через все комнаты, захлопывая за собой
двери, чтобы в последней повалиться животом на кровать и заизвиваться в
конвульсиях смеха под воздействием всего лишь воображаемой картины, с
которой не мог совладать. По этой причине Аделя имела над отцом власть почти
неограниченную.
В то время мы впервые и отметили у него страстный интерес к животным.
Спервоначалу это была страсть охотника и художника одновременно, а возможно,
и более глубинная зоологическая симпатия твари к единокровным и столь
отличным формам жизни, экспериментирование в неопробованных реестрах бытия.
Лишь много позже дело приняло пугающий, путаный, довольно грешный и
противный природе оборот, который лучше бы не обнародовать.
Началось все с высиживания птичьих яиц.
Затрачивая немало усилий и денег, отец выписывал из Гамбурга, из
Голландии, с африканских зоологических станций оплодотворенные птичьи яйца и
подкладывал их высиживать огромным бельгийским курам. Процедура
эта -проклевывание птенцов, видом и окраской сущих кикимор,- была
чрезвычайно занимательна и для меня. В этих монстрах с огромными
фантасмагорическими клювами, тотчас же после появления на свет широко
разевавшимися, с алчно шипящими безднами глоток, в этих ящерах с хилыми,