"Бруно Шульц. Коричневые лавки " - читать интересную книгу автораслепыми фасадами, которые трудно отличить друг от друга.
Это - причина постоянных промашек. Попавши, допустим, однажды не в то парадное и не на ту лестничную клетку, человек обычно оказывался в невероятном лабиринте чужих квартир, галерей, неожиданных проходов в неведомые дворы и забывал изначальную цель свою, дабы через много дней, возвращаясь с бездорожья удивительных и путаных приключений, в какой-то из тусклых рассветов вспомнить, угрызаясь совестью, о родном доме. Заставленная огромными шкафами, глубокими диванами, бледными зеркалами И фальшивыми базарными пальмами, квартира наша становилась все запущеннее из-за безалаберности матери, просиживавшей в лавке, и разгильдяйства длинноногой Адели, которая, предоставленная сама себе, целые дни проводила перед зеркалами за мешкотным туалетом, повсюду оставляя его следы в виде вычесанных волос, гребешков, раскиданных туфель и корсетов. В квартире было неопределенное число комнат, ибо никто и никогда не знал, какие отданы внаем квартирантам. Иногда случайно отворяли какое-то из этих забытых помещений и оно обнаруживалось пустым: квартирант давно уже съехал, а в месяцами нетронутых комодных ящиках совершались неожиданные открытия. Внизу жили приказчики, и по ночам, случалось, нас будили их стоны, производимые по причине приснившегося кошмара. Зимой, когда на дворе была еще глухая ночь, отец спускался вниз в холодные и темные комнаты, вспугивая свечой впереди себя стаи теней, разбегавшиеся по полу и стенам; он шел будить тяжко храпевших в глухом каменном сне. В свете оставленной отцом свечи они нехотя выпрастывались из грязных постелей, выставляли, садясь на кроватях, босые уродливые ноги и с носком в доходившему до сладострастия, до болезненной судороги неба, как это бывает при неудержимой рвоте. В углах недвижно сидели большие тараканы, непомерно увеличенные собственной тенью, которою наделяла каждого горящая свеча и которая не отъединялась, даже когда какое-нибудь из этих плоских безголовых туловищ ни с того ни с сего припускалось бежать жуткой паучиной побежкой. В те дни мой отец начал прихварывать. Уже в первые недели той ранней зимы он, случалось, целыми днями пролеживал в постели среди пузырьков, пилюль и торговых книг, которые приносили ему из лавки. Горький запах болезни оседал на дне комнаты, обои которой все больше и больше густели темными сплетениями арабесок. По вечерам, когда мать приходила из лавки, он бывал взбудоражен и склонен к препирательствам, пенял ей за небрежность делопроизводства, багровея лицом и распаляясь до исступления. Помню, однажды, проснувшись среди ночи, я увидел, как отец в ночной рубахе и босиком бегает по кожаному дивану, удостоверяя таким способом свою ярость беспомощной матери. В иные дни он бывал спокоен, сосредоточен и с головой уходил в свои книги, плутая в непролазных лабиринтах путаных подсчетов. Я вижу в свете коптящей лампы, как он, присев на корточки среди подушек у большого резвого изголовья кровати, покачивается в безмолвной медитации, с огромной тенью от головы на стене. Иногда голова его выныривала из расчетов как бы набрать воздуху, разевала рот, неодобрительно цокала языком, который был сух и горек, и беспомощно озиралась, словно бы чего-то ища. |
|
|