"Бруно Шульц. Коричневые лавки " - читать интересную книгу автора

издавал протяжное пение, а глаза его заволакивались мутью бельма. Потом,
сконфуженный, он смеялся вместе с нами и старался выходку свою представить
шуткой.
Однажды в дни генеральной уборки в птичье царство отца неожиданно
заявилась Аделя. Остановившись в дверях, она принялась всплескивать руками
по причине стоявшего в воздухе смрада и помета, завалившего полы, столы и
мебель. Затем, не долго думая, она распахнула окно и с помощью длинной
швабры водоворотом завертела все птичье множество. Взметнулась адская туча
перьев, крыльев и крика, в которой Аделя, подобная ополоумевшей Менаде,
скрытой за мельницей своего тирса, плясала танец уничтожения. Отец мой,
махая руками, в ужасе пытался подняться в воздух вместе с птичьей стаей.
Крылатый туман меж тем медленно прореживался, и в конце концов на поле боя
осталась одна Аделя, обессиленная, запыхавшаяся, а еще мой отец с горестной
и устыженной миной, готовый на любую капитуляцию.
Спустя малое время отец спустился со ступенек своего
доминиона -сломанный человек, король-изгнанник, потерявший трон и власть.

Манекены
Птичье предприятие отца было последней вспышкой разноцветности,
последней и помпезной контратакой, которую неисправимый этот импровизатор,
этот фехтмейстер воображения повел на шанцы и редуты выхолощенной и пустой
зимы. Лишь теперь мне понятно одинокое геройство, с каким, один как перст,
объявил он войну безбрежной стихии скуки, окостенившей город. Лишенный
всякой поддержки, не видя с нашей стороны одобрения, защищал сей
преудивительный муж проигранное дело поэзии. Он был волшебной мельницей, в
ковши которой сыпались отруби пустых часов, чтобы в валках зацвести всеми
цветами и ароматами пряностей Востока. Но мы привыкли к великолепному
шарлатанству метафизического этого престидижитора, мы предпочитали
недооценивать его суверенную магию, упасавшую нас от летаргии пустых дней и
ночей. Аделе даже не выговорили за ее бессмысленный и тупой вандализм.
Напротив, мы ощущали некое низменное удовлетворение, позорную сатисфакцию по
поводу пресечения роскошеств, от которых алчно вкусили досыта, чтобы
вероломно уйти от ответственности за них. Быть может, была в измене нашей
скрытая благодарность в адрес победительной Адели, действия которой мы
безотчетно трактовали как некую миссию и вмешательство сил высшего порядка.
Преданный всеми отец покинул без борьбы позицию недавней славы. Не скрестив
шпаг, дал врагу попрать былое свое великолепие. Добровольный изгнанник,
удалился он в пустовавшую в коридорном конце комнату и окопался там
одиночеством.
Мы о нем забыли.
Снова обложила нас со всех сторон печальная серость города, зацветавшая
в окнах темным лишаем рассветов, паразитирующим грибом сумерек,
разрастающимся в густой мех долгих зимних ночей. Комнатные обои, еще недавно
блаженно безмятежные и открытые многоцветным полетам крылатой оравы, опять
замкнулись в себе, сгустились и стали перепутываться в монотонности горьких
монологов.
Лампы увяли и почернели, как старый чертополох или репьи. Теперь они
висели осовелые и брюзгливые и, если кто-нибудь на ощупь пробирался сквозь
серые сумерки комнаты, тихо позванивали кристалликами висюлек. Напрасно
Аделя воткнула во все рожки цветные свечи, беспомощный суррогат, бледное