"Борис Штерн. Эфиоп, или Последний из КГБ (Книга 2)" - читать интересную книгу автора

- Не пойму, батька, - покровительственно сказал дуче, насыщаясь и
рассеянно оглядывая пиццерию, - кто ты такой есть, батька Махно? За что я
предоставил тебе политическое убежище?
Сейчас Муссолини был толстожопым (sik! слова не выбросить) итальянским
бюрократическим шкафом, Махно - маленьким украинским сраным (тоже не
выбросишь) потертым веником. Муссолини не очень-то понимал, чем он
рискует, - и правильно понимал - батька Махно был уже не тем артистом,
который, переодевшись в женское платье, умел войти в дом когда-то обидевшего
его польского полковника Ковальского, выпить с ним, а потом расстрелять его
и всю семью. Не тот был батька Махно, не здесь был батька Махно.
- Сам не пойму. Вот почитай, - ответил Махно, вынул из кармана потертую
вырезку из газеты "Всеукраїнськi вєдомостi" и протянул Муссолини. Тот
облизал жирные пальцы, надел очки и прочитал:

"Неможливо з певнiстю сказати нiчого навiть про таку вiдому постать у
повстанському pyxo в i , як батько Махно. 3 оповщань одних вiн iдейний a н
apxic т , свiдомий українець, з романтичним устроем свого вiйська, на зразок
запорозького; з оповiдань других - це просто бандит, безпринципний
антиукраїнець та антисемит".
В. Винниченко

- Ну вот! - пожал плечами Муссолини и снял очки. - Нехорошо: бандит и
антисемит! Как же у тебя обстоит с еврейским вопросом?
- Меня об этом уже спрашивали. Меня в Гуляе по этому вопросу однажды
инспектировал сам Джугашвили, - ответил батька.
- Это кто?
- Ну, старый большевик. Вроде Орджоникидзе.
- Ну да?! - заинтересовался Муссолини.
- Революция - это когда поначалу весело, - уныло сказал Махно и стал
монотонно рассказывать, внимательно глядя в стол, будто читал газету: -
Весело было. Он тогда был наркомом по национальностям. Бронепоезд Джугашвили
прибыл на станцию Гуляй-град рано утром. Встречали Люська и Жириновский.
Вышел Ворошилов и сказал: "Ваши повстанцы - герои, они помогли прогнать
немцев и Скоропадского, дерутся со Шкуро и помогли взять Мариуполь". Люська
сказала: "Помогли? Взяли Мариуполь". Ворошилов ей: "Значит, вы
революционеры?" Люська ему: "Даже оскорбительно, ну". Вышел Джугашвили,
Ворошилов подвинулся, Джугашвили сказал: "Однако, факт, что ваши части
реквизируют хлеб, предназначенный для голодающих рабочих". Жириновский
встрял: "Этот хлеб вы реквизируете у голодающих крестьян и расстреливаете их
направо и налево". Джугашвили ему: "Направо и налево нехорошо, но тебя я
сейчас расстреляю. Расстреляй его, Ворошилов". Ворошилов сказал: "Давай
подождем батьку". Жириновский тут же слинял. Люська сказала Джугашвили: "Мы
за народ. За рабочих и крестьян". Ворошилов ей: "Мы тоже за народ. И за
революционный порядок. Мы против погромов и убийств мирных жителей". Люська:
"Где это было? На махновцев клевещут все, а наши товарищи, лучшие
военачальники, как дедушка Максюта..." Ворошилов: "Ну, этого я знаю".
Люська: "Дедушка Максюта крупнейший революционер без обеих ног, он
арестован". Джугашвили усмехнулся и спросил Люську, для кого она
реквизировала целые лавки дамского белья в Харькове. Мои хлопцы заулыбались,
а Люська отмахнулась и покраснела: "Ко всякой ерунде придираются, не вникают