"Артур Шопенгауэр. Об университетской философии" - читать интересную книгу автора

минуту процветающих и хорошо оплачиваемых товарищей, выдавая их за
философов, которые тоже могут идти в счет, так как они исписали очень
много бумаги и приобрели общий почет у своих коллег. Отсюда и получаются
такие, например, сочетания, как "Аристотель и Гербарт" или "Спиноза и
Гегель", "Платон и Шлейермахер", и изумленный мир узнает, что философы,
которых скупая природа некогда могла производить лишь единицами в течение
веков, за эти последние десятилетия всюду произросли как грибы, среди
известных своими высокими дарованиями немцев.
Конечно, этой блестящей эпохе всячески стараются споспешествовать; вот
почему, как в ученых журналах, так и в собственных произведениях, один
профессор философии никогда не преминет с важной миной и должностной
серьезностью подвергнуть тщательному рассмотрению дикие вымыслы другого, -
так что дело имеет такой вид, будто здесь действительно совершается
прогресс человеческого знания "...".
Столь многочисленные обыденные головы, считающие себя обязанными в силу
своей должности и звания изображать собою то, к чему природа всего менее
их предназначала, и брать на себя ношу, которая по плечу только исполинам
ума, на самом деле являют по истине жалкое зрелище. Конечно, тяжело
слышать пение хрипящих, смотреть на пляску хромых, но внимать
философствованию человека ограниченного, - это прямо невыносимо. Чтобы
скрыть отсутствие действительных мыслей, иные прибегают к импонирующему
аппарату длинных и сложных слов, вычурных оборотов, необозримых периодов,
новых и неслыханных выражений: все это вместе и образует возможно более
трудный и отзывающийся ученостью жаргон. И тем не менее смысла во всем
этом не имеется: не получаешь никаких мыслей, не обогащаешь своего
миропонимания, - остается только вздохнуть и сказать: "стук мельницы я
слышу, но муки не вижу", или же убедиться в том, какие жалкие, заурядные,
пошлые и грубые воззрения скрываются за высокопарной трескотней. И чтобы
таким горе-философам можно было внушить понятие об истинной и страшной
заботе, с какой захватывает и до глубины души потрясает мыслителя проблема
бытия! Но тогда они не могли бы уже быть горе-философами, не могли бы уже
спокойно высиживать праздные увертки об абсолютной мысли или о
противоречии, будто бы кроющемся во всех основных понятиях, - не могли бы
с завидным удовольствием забавляться пустыми орехами вроде того, что "мир
есть бытие бесконечного в конечном" и "ум есть рефлекс бесконечного в
конечном" и т. д. Им пришлось бы плохо: ведь они хотят быть философами и
вполне оригинальными мыслителями. Но чтобы обыкновенная голова имела
необычные мысли, это так же невероятно, как то, чтобы на дубе росли
абрикосы. Обычные же мысли всякий и сам имеет, и нет нужды их вычитывать у
другого; а так как в философии все дело лишь в мыслях, а не в опытах и
фактах, то обыкновенные головы ничего здесь и не могут дать. Некоторые,
сознавая это неприятное обстоятельство, набрали запас чужих, по большей
части не вполне понятых и всегда поверхностно понятых мыслей, которые к
тому же, в их головах, всегда подвергаются еще опасности испариться в
простые фразы и слова. С этими мыслями они и суются туда и сюда, всячески
стараясь пригнать их одну к другой, словно кости в домино: они сравнивают,
что сказал этот, а что тот, и что еще третий, затем четвертый, и стараются
отсюда чего-нибудь добиться. Напрасно было бы искать у таких господ
какого-либо прочного, на интуитивной основе покоящегося и потому во всех
своих частях объединенного, коренного воззрения на вещи и мир; поэтому у