"Михаил Шолохов. Рассказы, очерки, фельетоны, статьи, выступления (ПСС том 8)" - читать интересную книгу автора

начальника.
Мы молча вытаскиваем из лагеря убитых, хороним их неподалеку, в
овраге... Били и в этом лагере кулаками, палками, прикладами. Били так
просто, от скуки или для развлечения. Раны мои затянулись, потом, наверное
от вечной сырости и побоев, снова открылись и болели нестерпимо. Но я все
еще жил и не терял надежды на избавление... Спали мы прямо в грязи, не было
ни соломенных подстилок, ничего. Собьемся в тесную кучу, лежим. Всю ночь
идет тихая возня: зябнут те, которые лежат на самом низу, в грязи, зябнут и
те, которые находятся сверху. Это был не сон, а горькая мука.
Так шли дни, словно в тяжком сне. С каждым днем я слабел все более.
Теперь меня мог бы свалить на землю и ребенок. Иногда я с ужасом смотрел на
свои обтянутые одной кожей, высохшие руки, думал: "Как же я уйду отсюда?"
Вот когда я проклинал себя за то, что не попытался бежать в первые же дни.
Что ж, если бы убили тогда, не мучился бы так страшно теперь.
Пришла зима. Мы разгребали снег, спали на мерзлой земле. Все меньше
становилось нас в лагере... Наконец было объявлено, что через несколько дней
нас отправят на работу. Все ожили. У каждого проснулась надежда, хоть
слабенькая, но надежда, что, может быть, удастся бежать.
В эту ночь было тихо, но морозно. Перед рассветом мы услышали орудийный
гул. Все вокруг меня зашевелилось. А когда гул повторился, вдруг кто-то
громко сказал:
- Товарищи, наши наступают!
И тут произошло что-то невообразимое: весь лагерь поднялся на ноги, как
по команде! Встали даже те, которые не поднимались по нескольку дней. Вокруг
слышался горячий шепот и подавленные рыдания... Кто-то плакал рядом со мной
по-женски, навзрыд... Я тоже... я тоже... - прерывающимся голосом быстро
проговорил лейтенант Герасимов и умолк на минуту, но затем, овладев собой,
продолжал уже спокойнее: - У меня тоже катились по щекам слезы и замерзали
на ветру... Кто-то слабым голосом запел "Интернационал", мы подхватили
тонкими, скрипучими голосами. Часовые открыли стрельбу по нас из пулеметов и
автоматов, раздалась команда: "Лежать!" Я лежал, вдавив тело в снег, и
плакал, как ребенок. Но это были слезы не только радости, но и гордости за
наш народ. Фашисты могли убить нас, безоружных и обессилевших от голода,
могли замучить, но сломить наш дух не могли, и никогда не сломят! Не на тех
напали, это я прямо скажу.


* * *

Мне не удалось в ту ночь дослушать рассказ лейтенанта Герасимова. Его
срочно вызвали в штаб части. Но через несколько дней мы снова встретились. В
землянке пахло плесенью и сосновой смолью. Лейтенант сидел на скамье,
согнувшись, положив на колени огромные кисти рук со скрещенными пальцами.
Глядя на него, невольно я подумал, что это там, в лагере для военнопленных,
он привык сидеть вот так, скрестив пальцы, часами молчать и тягостно,
бесплодно думать...
- Вы спрашиваете, как мне удалось бежать? Сейчас расскажу. Вскоре после
того, как услышали мы ночью орудийный гул, нас отправили на работу по
строительству укреплений. Морозы сменились оттепелью. Шли дожди. Нас гнали
на север от лагеря. Снова было то же, что и вначале: истощенные люди падали,