"Юлия Шмуклер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

из этой веселой игры, и хотела ни больше, ни меньше, как великой, вечной
любви, да еще от человека, у которого и органа такого не было, каким любят
- мы имеем в виду душу, разумеется. И вместо того, чтобы создать мужу
приятную и беззаботную домашнюю атмосферу, из которой ему не хотелось бы
переться в общественном транспорте к очередной любовнице - она встречала
его с тоскливым взглядом, с пригоревшими котлетами, будучи одета при этом в
такую юбку с кофтой, в которой и Клеопатра еще неизвестно как выглядела бы.
Правда, когда появился младенец, жизнь пошла совсем другая. Уж такой
это был замечательный младенец, прямо ясновельможный пан, с простецким
беленьким чубчиком на выпуклом лбу, такой покладистый и смешливый, с таким
обожанием глядящий на свою маму - ах, да ради этого существа Виля готова
была завязаться в тряпочку и терпеть, и если бы младенцев кормили
материнским мясом, она вся распоролась бы, снизу доверху, чтобы предоставить
потроха посвежее. К сожалению, требовалось не мясом, а молоком, и тут уж
поделать что-либо было трудно - на-гора поступало нечто столь жалостное,
синяя водичка какая-то, что сын решительно предпочитал кефир и овсяную кашу
из бутылочки, а грудь сосал больше для отдохновения, поглядывая бойко,
сплевывая, покусывая двумя зубами, будто говоря: "Нешто это грудь? Это
мелочь одна, а не грудь. Ах, мама, мама, ха-ха-ха. Ну, еще, что ль,
пососать?"
Он был весь в папу, такой же веселый и неотразимый, и Виля только
пищала от восторга, держа его, такого огромадного, в руках, и тискала, и
впивалась, и бормотала хмельно: "куська... капуська... калюпусь-ка..." -
так что даже неудобно становилось. Муж тоже очень любил "парня", как он
называл его, и обязательно после работы в конструкторском бюро забегал
теперь домой, побаловаться и покусать его, прежде чем отправиться далее по
своим мероприятиям - и перехвативши чего-нибудь, дожевывая последний кусок,
он со словами "ну, я пошел", целовал Вилю в щеку, будто она была ему
старуха-мать в больших валенках, и торопился, летел, точно пятки ему
поджигало.
И Виля, вздыхая, глядела ему вслед и тут же, не отходя от кассы,
казнила этих его подлых любовниц - одну, например, блондинку, она выдала
замуж за араба, который по прибытии на родину немедленно продал ее в гарем
- в бедный, между прочим, гарем, где блондинка по совместительству бегала с
чайником и скатывала ковры; другую, вальяжную, она назначила
воспитательницей в колонию малолетних преступников, игравших на этого
педагога в карты и гонявшихся за ней с сапожным ножиком; у третьей, с
прелестным овалом лица, выросли бакенбарды - короче, каждая получила по
заслугам и сама она тоже могла спать спокойно. Мужа она никогда не трогала
- рука не подымалась - и он себе бегал, счастлнвенький, не подозревая,
какие молнии то тут, то там ударяют в его знакомых - они все считали Вилю
дурочкой, а она их - зловредными попугаями.
Нилу эту новую она заочно покарала без особых претензий - геморрой,
детский паралич и заворот кишок; но через пару дней, наткнувшись на них в
центре города, куда она ездила с коляской в поликлинику, она поняла свою
ошибку: навстречу ей шел гордый муж, в парадных брюках, и рядом с ним -
маленькая, хрупкая женщина в черном глухом платье, с детской гладенькой
стрижкой, с лицом порочного ангела - женщина высшего класса, высочайшего
сексуального образования, одного взгляда которой было достаточно, чтобы
любой мужчина, кроме последнего идиота, бросил все его окружающее и тревожно