"Юлия Шмуклер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

его смертью бабушка окончательно помрачнела, отсырела от слез и полностью
переключилась на дочь-неудачницу, у которой вместо жизни получалось сплошное
безобразие.
И так как мамины дела обстояли действительно плачевно, бабушка могла
развернуться в полную свою силу, особенно часто и с торжеством повторяя: "не
сумела мужа удержать, теперь получай", а также: "не надо было таким мужем
бросаться" - забыв, что в мирное время, когда папа жил с мамой, терпеть его
не могла и все время дочери повторяла: "надо было выйти за Леню" - хотя
Леня этот почти не существовал в природе.
Шурику изголодавшаяся по общению бабушка говорила все, что думала - и
про цены, и про очереди, и какой негодяй его отец и та девка, и что он
теперь сирота и должен всю остальную жизнь хорошо учиться - говорила то, о
чем болело ее огромное, расширенное от разных болезной сердце; мама же,
неблагодарная, услышав, устроила скандал, и кричала, что лучше снова отдаст
сына в детский сад, чем такие разговоры - на что бабушка язвительно
отвечала:
"отдай, отдай", зная, что дочери деваться некуда.
В силу каких-то особенностей психики бабушка каждое утро пыталась
собственноручно умыть Шурика, хотя он вырывался и кричал "Я сам!"; регулярно
давала ему какао, запрещенное врачом, говоря "пусть ребенок получит
удовольствие", а главное, непрерывно комментировала мамины с ним разговоры,
верша справедливый и скорый суд: "это ты ему неправильно сказала", "не надо
было забивать ему голову", "глупости какие, первый раз слышу".
И когда мама не выдерживала, просила ее перестать - шла большая сцена,
коронное адажио и па-де-де: бабушка плакала, говорила сама с собой, что ее
выгоняют из дому и она умрет у престарелых, что надо было родить десять
детей, и тогда среди них нашелся бы один порядочный - а так все свои силы
она ухлопала на единственную дочь, грубиянку, от которой любой муж должен
был сбежать - что он и сделал, оставив ее с ребенком на руках - а как
жить, как платить за квартиру, когда жалованье грошовое, и он теперь дает не
целиком, часть денег несет этой девке, хоть бы она сдохла скорей, и еще
приходит сюда, играть с Шуриком, чего она, как бабушка, не потерпит больше,
милицию позовет, раз он иначе не понимает.
И мама, в тоске, вспоминала, что у ее сослуживицы по работе, скромной
библиотекарши, есть тетя, безумная, единственное достояние сослуживицы,
которая на каждый звонок в дверь выползает с небольшим туристским топориком,
защищая квартиру - так что сослуживица каждый раз должна успеть первой
добежать, открыть дверь и оттеснить плечом тетю, уже наставляющую
трясущимися руками топорик. По сравнению с подобным кошмариком, все грехи
Ревекки Ефремовны были обыкновенные, еврейские - да и куда же их девать,
этих беспомощных старух, которые ведь не для себя кишки из собственных детей
мотают, а для блага самих же детей, от которых требуется только одно: чтобы
они были счастливы во всех своих начинаниях, жили богато и слушались
старших.
Папа ничего этого не понимал. Он был, хоть и еврей, но из другого
профсоюза, где не кричали, не скандалили, смотрели внимательно и застенчиво,
никаких амбиций не имели, а задумавшись на улице над каким-нибудь усилителем
и наткнувшись на столб, просили у этого столба извинения. И на кипящем
предприимчивостью еврейском фоне, где все были такие честолюбивые,
бойкенькие - что, впрочем, очень хорошо для прогресса - папа выглядел по