"Николай Шмелев. Пашков дом" - читать интересную книгу автора

и зажечь лампу, как сейчас же вокруг него устанавливался прозрачный, но
непроницаемый колпак, и под ним был только он со своими книгами, а все
остальное, то, что двигалось, скрипело, шелестело страницами за спиной, -
все это было там, далеко, и никоим образом не касалось его... Проходило
совсем немного времени, и под этим колпаком, под падающим на поверхность
стола светом оживали важные, церемонные китайцы в длинных одеждах; медленно,
заливая все вокруг серебристым светом, всходила луна; покачивались на темной
глади озера длинноносые лодки; ветерок пробегал по ивам; слышался далекий
стук вальков, женский смех, жалобный крик цапли на скошенном лугу...
Сколько же он просидел так, в этой тишине? Сколько? Если говорить
именно об этом зале, то лет двадцать - с тех пор, как стал преподавать. А
вообще? А вообще - всю жизнь... По крайней мере, всю свою сознательную
жизнь... Это было... Когда это было? Когда он впервые пришел в детский
филиал этой библиотеки, помещавшийся тогда на углу, напротив уже не
существующей теперь аптеки, в левом крыле баженовского здания? В сорок
седьмом? Да, в сорок седьмом. Ну вот, с тех пор он сидел и сидит здесь,
только залы менялись: сначала детский, потом студенческий - большой,
высокий, с балюстрадой, некогда главный зал Румянцевской библиотеки, потом
общий зал здесь, потом этот, научный, где он и сейчас сидит и откуда,
наверное, его когда-нибудь и вынесут вперед ногами... Если, конечно, еще
раньше ничего очень уж неожиданного не произойдет.
Почему здесь, почему не у себя дома? Трудно сказать почему...
Начиналось, конечно, из-за книг: то, что он мог найти здесь, ни дома, ни у
друзей, ни в каком-либо другом месте достать тогда было невозможно, никакого
другого выбора просто не существовало, и потому даже вопроса тогда не
возникало и не могло возникнуть: идти или не идти? Конечно же, идти - какой
может быть разговор... В детстве это были "Одиссея капитана Блада" и
"Королева Марго", в юности, в первые студенческие годы, - Дос Пассос, Андре
Жид, Олдос Хаксли, Фейхтвангер, Хемингуэй, из русских - Достоевский и
Лесков, потом пошли Пруст, Гамсун, Томас Манн и наши: Зощенко, Булгаков,
Платонов, Олеша (его "Зависть" тоже переиздали, кажется, только в 60-х
годах) - да мало ли кто? Потом наступила очередь профессиональных книг...
Но все это было давно, очень давно. Вот уже почти два десятка лет он
имеет право брать книги на дом и все-таки практически не пользуется им: так
только, иногда, когда очень хочется взять что-либо с собой в отпуск, но и
это не часто, потому что в отпуске он обычно не читает ничего, кроме
чепухи... Нет, теперь уже дело было не в книгах, вернее, не только в них. И
не в том, что здесь у него был стол: дома тоже был стол, и даже, наверное,
более удобный, чем этот, и была такая же, только под шелковым абажуром,
зеленая лампа, и была своя библиотека, и было кресло, в котором можно
утонуть с головой и с ногами и в котором он, если нездоровилось или было
очень уж тяжко на душе, случалось, иногда даже и засыпал под теплым пледом,
вроде как бы затаившись и спрятавшись от всех. И тишина тоже была в доме: в
его кабинет, он же гостиная, без крайней надобности, особенно когда он
работал, никто из домашних обычно не входил... И все-таки... И все-таки
почти каждый вечер он шел сюда, дождь ли, снег ли, жара - все равно... Нет,
привычка есть привычка. Когда тебе почти пятьдесят, начинаешь понимать, что
это такое. Так сложилась жизнь - иной она, наверное, и не могла быть...
А, да хватит... Хватит, Александр Иваныч. Шабаш... Полчаса небось
сидишь, как пень, уставившись в одну точку... Почему здесь, почему не там...