"Николай Шмелев. Пашков дом" - читать интересную книгу автора

построить, надо прежде всего сломать, именно сломать, всякие коррекции имеют
смысл только в том случае, если их конечная цель уничтожить то, что - разве
не ясно? - не оправдало, изжило себя, что уже и так обречено... Во все
вложено столько страданий, столько сил? И это устраивает большинство,
подавляющее большинство? Ну, что ж, тем хуже для этого большинства! Если его
устраивает всю жизнь копошиться в грязи, пить, воровать и ничего не делать -
значит, само по себе оно не способно ни на что, значит, кто-то должен
вывести его из этого состояния, разбудить, показать дорогу, показать, что
может быть альтернатива, может быть иная, более достойная, более осмысленная
жизнь...
Он, Горт, обычно мало участвовал в этих дискуссиях, предпочитая не
выходить из той роли, которую он сам же себе и определил: чудак, увалень,
тугодум - доктор Дымов при своей умной и обаятельной жене. Помимо свойств
его характера, объяснялось это еще отчасти и тем, что ему, человеку,
действительно думающему медленно и тяжело, было крайне важно понять не круг
этих идей и размышлений, - чего ж тут было не понять, все это было известно
и понятно, можно сказать, еще с пеленок, - а самих этих людей.
Как, откуда взялась у них эта размашистость? Эта способность не щадить
никого и ничего? Эта слепота, нежелание видеть, что за благородными словами
и намерениями вновь, в который раз, маячат кровь и разрушение? Наконец, это
легкомысленное пренебрежение к вещам, которые, казалось бы, теперь-то уж
должны быть очевидны для всех, - к тысячелетним корням, к урокам и опыту
истории, к логике самодвижения такого огромного, такого сложного организма,
каким является народная жизнь. Было! Все было, дорогие мои... И что вы ни
делайте, как ни бейтесь, но она рано или поздно все равно возьмет свое и
пойдет именно тем путем, каким ей от века только и надлежало идти... К
лучшему или к худшему? Ну, это, как говорится, другой вопрос. Лично я,
например, уверен, что к лучшему, но это даже и не важно, важно, что иного
пути у нее не было и нет: он, этот путь, органически вырос из всего нашего
прошлого, из нашего характера, нашего отношения к себе и другим, из нашего -
не чужого, а именно нашего - способа жить. Он может не нравиться, этот наш
способ жить, согласен, в нем много мрачного, отталкивающего, но он наш, и у
каждого из нас есть только один выбор: либо принимай, либо отстранись.
Благо, теперь-то этот выбор реален, он доступен для всех: не хочешь? Не
приемлешь? Не мешай, отстранись. С голоду не помрешь...
Интересно, Чаадаева-то из них хоть кто-нибудь читал? Нет, боюсь, что не
читали, а если и читали, то не поняли ни строки из него, усвоили лишь, что
объявили умного человека сумасшедшим - еще тогда! - только и всего. А он
ведь дело писал, и писал не для кого-нибудь - для них... Грустно, но все
возвращается на круги своя... Как легко они швыряются сотнями тысяч и
миллионами - одних туда, других сюда! Как мало им надо, чтобы объявить всю
толпу, всю мятущуюся, задавленную заботами, изнемогающую в борьбе за жизнь
человеческую массу быдлом, а тех, кто ведет эту толпу, - негодяями,
зажравшимися на дармовых хлебах... И как горят у них глаза, когда мечты их
заносят в такую даль, где они уже ясно видят себя хозяевами жизни и
человеческих судеб! Безначалие? Нет, не безначалие! Они не за безначалие,
они лишь за другое начальство, за начальство, составленное из них самих...
О, какими же жесткими бывают у них иногда глаза, какой металл звучит в
голосе, как они точно знают все, что должно быть! И каким же тошнотворным,
трупным запахом тянет в воздухе, когда они произносят даже такие слова, как