"Николай Шмелев. Пашков дом" - читать интересную книгу автора

великие преступления давно отшумевших веков - тогда еще были живы, не
вымерли старые профессора, сумевшие сохранить достоинство и благородство
даже и после всех тех страданий и унижений, которые им довелось перенести...
Хорошо было читать по вечерам книги - каждая из них была тогда событием, и
не было еще никаких признаков этой усталости, скуки, стариковского
равнодушия, когда уже заранее знаешь почти все, что они, книги, могут тебе
сказать, и читаешь просто так, по инерции, потому что уже не можешь не
читать... Хорошо было кататься зимой на катке, по длинным заснеженным аллеям
парка, под разноцветными фонариками, или же на пруду, в слепящем свете
прожекторов, в косых, колючих отблесках синеватого льда, где ты был один, а
вокруг тебя смех, голоса, интриги, музыка, звон и шорох коньков... Хорошо
было сидеть весной в недавно открытом для публики Александровском саду,
смотреть на коляски с детьми, катившиеся мимо, на чистеньких московских
старушек, примостившихся с вязаньем где-нибудь на скамеечке под сиренью, на
девушек-студенток, облизывающих эскимо, - веселых, смеющихся, стреляющих
глазами по сторонам, доступных всем и никому... А сенокос в июле в
Красновидове, в колхозе, куда их каждое лето посылал факультет? Копешки
сена, разбросанные по лугу, огромные стога, жара, пот, слепни, цветастые
косынки, бронзовые тела, а вечером - костер, угольки, мимолетные
влюбленности, чей-то сдавленный, задыхающийся шепот тут же рядом, в кустах,
в темноте, звук неловкого поцелуя, потом тишина, долгая тишина, потом треск
раздвигаемых веток, удаляющиеся шаги... А прекрасные, дымные, шумные
студенческие пирушки в общежитии на Стромынке? Газета на столе, на ней
горячая картошка, селедка, лук, бутылки с водкой, дешевый портвейн, тарелки
с окурками, гвалт, гитара, крик "заходи!", молчаливые девочки с поджатыми
под себя ногами, затихшие на чьей-нибудь кровати в углу... И дискуссии,
споры до рассвета, до утра, чтобы только успеть ополоснуть голову под
краном - и айда, в метро, на Моховую, на лекции, протирая по дороге кулаком
слипающиеся глаза... О чем дискуссии? Обо всем: о том, что было и что есть,
о том, что скоро все изменится, что будет, не может не быть другая жизнь -
светлая, праздничная, разумная, доброжелательная, что для этого только надо
сделать то-то и то-то, и все тогда пойдет, как по маслу, что старики не
правы, а правы мы, что... Да мало ли еще что? Так много было тогда
наговорено, что и сейчас еще, спустя почти тридцать лет, ловишь себя на том,
что все отвечаешь и отвечаешь кому-то из того времени, с кем так и не
договорил тогда, не доспорил до конца...
А как хорошо, как самозабвенно гуляла тогда Москва! Что это было?
Разрядка, спад чудовищного напряжения после войны? Безудержное веселье
людей, все еще не верящих до конца, что они остались в живых? Или
рассчитанная кем-то свыше линия - приподнять крышку, выпустить пар из котла?
Или молодость, плещущий через край избыток сил послевоенного поколения,
только-только вступавшего в жизнь? Нет, скорее всего все вместе - и то, и
другое, и третье, и вряд ли здесь можно выделить что-либо одно. Но факт
остается фактом: рестораны тогда работали до пяти утра, все было невероятно
дешево и доступно, и что-что, а уж выпить-то человеку в хорошем месте и в
хорошей компании не составляло тогда никакого труда. Университетское
студенчество не особенно любило в те годы слишком удаляться от "альма
матер": "Аврора", "Астория", коктейль-холл на улице Горького, шашлычная на
Никитской, в подвале кинотеатра Повторного фильма, пивные бары на Пушкинской
площади и в не существующем более Лубянском пассаже - все это было рядом,