"Иван Шмелев. Пути небесные (часть 2)" - читать интересную книгу автора

Светлому дню готовились.
Воскресенье выдалось, как Петров день,- ни облачка. Все ушли в церковь.
Счел долгом присутствовать и Виктор Алексеевич. Даринька не просила, чтобы и
он присутствовал,- знала.
- Она так меня изучила, угадывала мои мысли даже! - говорил он.- В это
воскресенье, оставшееся во мне, до вдохновенного блеска в ее глазах, до
белого платься с приколотыми васильками, она была как бы вознесена над всем.
Когда стали выносить иконы, она шепнула: "Ты примешь Крестителя Господня",-
и так взглянула, словно мне в душу заглянула, прося и - веля. Я растерялся.
Никогда не носил икон, а тут, во всем этом благолепии, на всем народе... Она
видела мое смущение, улыбнулась, как бы жалея меня, и повторила: "Да, да...
я уже сказала батюшке". И я принял.
Дариньке пожелалось, чтобы подняли и Святителя, и она удивилась, что
нет иконы Святителя, а написано на камне в заломчике и одето рамой, как
кивотом. "Пожелала так зиждительница,- не тревожить Святителя, а всегда
чтобы был над нею",- сказал Пимыч.
Несли иконы крестным ходом, со всенародным пением "Царю небесный", в
ликующем трезвоне. Впереди нес на древке фонарик с крестиком батюшкин
Сережа, весь в фонарике, в высоте небесной. Четыре за ним хоругвицы, повитые
цветами, убранные лентами и солнцем, запрокинув головы, благоговейно-строго,
несли Листратыч с Егорычем, Агафья, Поля. Так водится: куда подымают, с того
места и трудники. Благообразный Карп и кучер Андрей приняли тяжелую икону
Спаса. Престольную - Покрова понесла Даринька с Танюшей. Николая-Угодника,
старинную, несли на расшитых ручниках Алеша с внуком Пимыча. Икона
Покрова была в лилиях, с подзором-пронизью, в жемчугах. Шла она в
середине хода, и все на нее взирали: прекрасна была она, сияющая солнцем и
самоцветами, и обе трудницы, принявшие на себя ее, блиставшие чистотой и
юные, привлекали к себе глаза. Виктору Алексеевичу отец Никифор вручил
небольшой образ "Рождества Крестителя Господня", сказав; "Потрудитесь и вы с
народом, жить-то с народом будете". В этих словах Виктор Алексеевич
почувствовал назидание. Принимая образ, он с непривычки смущался, но скоро
обошелся, и ему чувствовалось, как хорошо идти с народом и петь.
- Я не ожидал, что этот крестный ход оставит во мне глубокий след,-
вспоминал он,- явится сдвигом в моей духовно косной жизни, вызовет чувства и
мысли глубокого содержания. Это были мгновения мыслей-ощущений. Несу образ,
не чувствуя даже, что несу, и от этой поющей толпы, от лиц, обращенных к
небу, от сверканья позлащений, от глаз, от умиления-радости носителей
иконного благолепия... передавалось мне чувство связанности моей с толпой, с
захватом высоким делом, которое она свершает, с полями хлеба, с перезвоном
от Покрова, с голубизною неба. Это были миги мысли, как бы ожоги мыслью...
от чего пробегало дрожью, намекающим во мне новым чем-то: "Вот это его
правда, народная, его устремленье к Абсолютному, укрытие под недосягаемый
покров от тяжелой жизни",- и: "Хорошо, что я с ним... он так же в эти минуты
стремится ввысь, как я стремился, отыскивая "Начало" и "Абсолютное"... но я
готов был убить себя от сознания тщетности познать все, а народ, плечо к
плечу, сердце к сердцу, в чудесном подъеме духа, не сознавая - знает... нет,
проникнут "Началом" этим и этим "Абсолютным"..."
Так опаляемый, в искрах мыслей, от единения с народом, сплотившимся
радостью потрудиться для благолепия, "для души", Виктор Алексеевич не
слышал, как ступают ноги, и этот ход с народной святыней показался ему