"Иван Шмелев. Пути небесные (часть 2)" - читать интересную книгу автора

мгновеньем. Но за это мгновенье он все замечал и слышал. Помнил, как на
повороте в Уютово, когда показались столбы въездной аллеи, золотилась-сияла
белыми лилиями икона Покрова, как светилось Даринькино лицо, выбились локоны
из-под лазоревой повязки, пылала ее щека... Помнил, как Карп ласково покивал
ему, и сияла его благообразная костромская борода. Приметил Анюту даже, в
канареечном платьице, как радостно-пугливо несла она священное для нее,-
кропило, сунутое ей в руки Пимычем на ее слезное моленье - "чуточку понести
чего божественного". Несла она это чудесное для нее кропило вдохновенно,
держа обеими руками перед собой, как свечу, и ее неприметное лицо с
носом-пуговкой показалось Виктору Алексеевичу прелестным. От этой, такой
раньше незаметной Анюты его осветило мыслью: "Все мы - одно перед
Непостижимым, маленькие и незаметные... и все в какой-то миг поможем
измениться и стать прекрасными в устремленье к тому, что так ищем и вдруг
откроем!" ..."Все мы единым связаны, одному и тому же обречены, как
перст..." Мысль не закончилась, вспыхнула другая: "Откуда такая красота в
лицах, в ликах? откуда такое вдохновенье персти? скрепляющая общность,
устремленность к небу? откуда все, до скудоумной Поли, теперь -
вдохновенно-взыскующий "тростник"?" - переиначилось в нем паскалевское
"мыслящий тростник". И всплыло, связалось с принятым образом Предтечи давно,
казалось, забытое, заученное в училище, слышанное в детстве, читанное во дни
Страстной: "Что смотреть ходили вы в пустыню? трость ли ветром колеблемую?..
Что же смотреть ходили вы? пророка? Да, говорю вам, и больше пророка..."
Вспомнив эти слова, он почувствовал в руках образ, а то не чувствовал.
Вызвал воображением пустыню и...- "Эти, все, знают и чтут его, и Даринька
уповает... тысячелетия протекли, а вот, все живет, влечет..."
Тут оборвалась его мысль: он увидал суровый лик Матвевны. Она - ход
поворачивал в аллею, и видно было голову шествия - несла запрестольный
крест, повитый зеленью с гроздями рябины, горевшими на солнце. Она шла
сильным, мужичьим шагом, высокая, прямая, поднявши крест. Этот суровый лик,
решительная поступь и высокое держанье большого, тяжелого креста изумили его
и тронули: в этом почувствовалось ему значительное и строгое. "Что я
вижу!..- спросило в нем.- Как это глубоко и как чудесно!., и она это
чувствует, и потому лицо ее сурово и крепок шаг... удивительный наш народ".
Когда так думал, почувствовал горячо в груди и в глазах. И услыхал:
"...сокровище благих и жизни подателю... приди и вселися в ны... и очисти ны
от всякий скве-э-рны-ы" - и напевно слился со всем народом. Пели различно,
простонародно, сильно, отсекая и вынося, где велит душа, н выходило мощно,
словно пела сама земля. Слышал бодрящий шепот: "Сам анженер несет..." Это
всем прибавляло духу. Об этом крестном ходе говорили после по деревням.
Было полное благолепие. Пришло народу...- пришлось переставить помост
на луговину перед домом. Над помостом высилась сень, "воздушная беседка",
сквозная, повитая хвоей и цветами,- так Дормидонт надумал.
Вносили иконы в дом, окропляли святой водой. Носили и по службам, и по
хлевам. Даринька попросила пронести по яблонному саду. Кропили тихие яблони,
сникавшие от плодов. И тут отец Никифор читал молитву - "...от всякаго вреда
соблюди невредимы, благословляя тех зде жилище...". Дормидонт слушал
умиленно: было его здесь шалаш-жилище.
Угощали завтраком и чаем причт. На луговине, после поднесения
хлеба-соли на ручнике, в коклюшечных кружевах искусных, угощали народ, и не
с одного Покрова пришедший, Хозяева выходили, их благодарили за угощение и