"Иван Шмелев. Пути небесные (часть 1)" - читать интересную книгу автора

будто отвернулась, и понял, что она его боится. Это его растрогало, и он
стал ласково уверять, что бояться ей нечего, если она позволит, он проводит
ее домой, а то уж очень поздно и могут ее обидеть. Она неожиданно заплакала.
Он растерялся и замолчал. Она плакала всхлипами, по-детски и старалась
укрыться шалью. Он стал ее успокаивать, называл нежно - милая, остро ее
жалея, спрашивал, какое у нее горе, или, может быть, кто ее обидел?.. Она
продолжала плакать.
- Я сразу поняла, что это особенный господин,- рассказывала Дарья
Ивановна об этой "чудесной встрече", о самом светлом, что было в ее жизни до
той поры,- и, должно быть, очень несчастный, как и я. Я плакала и от того,
что со мной случилось, что некуда мне идти... а мне хоть руки на себя
наложить, пойти на Москва-реку, в самое водополье кинуться... выхода мне не
виделось. Ждала только, церковь когда откроют, помолиться перед Владычицей.
Сидела на лавочке и ждала, и все думала - нет мне доли. И от ихней ласки я
плакала, жалко себя мне стало.
- Я забыл о своем...- рассказывал Виктор Алексеевич,- сердце мое
расплавилось, и загорелось во мне желание утешить, спасти это юное существо,
которому что-то угрожало. Я тогда подумал, что ее обесчестили... растоптали,
и я присутствую при живой человеческой трагедии, и в моей власти эту
трагедию разрешить. Подумайте: глухая ночь, на Тверском бульваре, и одинокая
девушка, рыдает! Мог ли я пройти мимо?
Он продолжал успокаивать ее, предлагал проводить ее до дому.
Захлебываясь, от слез, выдавливая толчками слова,- "совсем, как обиженный
ребенок!" - она несвязно выговорила: "У меня... не... куда... идти..." Ot
сказал, что оставаться ночью на улице ей нельзя, ее заберут в квартал,
каждый человек должен иметь хоть какой-нибудь кров, что, наконец, он может
нанять ее в прислуги, и ему очень нужна прислуга, он совершенно одинокий, а
ему надо по хозяйству, у него служба, книги, и...- пусть
только ему поверит, у него никакой задней мысли, и не надо обращать
внимания на предрассудки. Он не раздумывал, понятно ли ей все то, что oн
насказал так страстно.
А он именно "страстно" уговаривал,- вспоминал; Дарья Ивановна,- "так
уговаривал, что мне думаться стало и страх на меня напал". Он говорил ей с
жаром, с восторгом даже.
- Да, с восторгом! - рассказывал Виктор Алексеевич.- Все идеальнейшее,
что жило во мне когда-то...- оно никогда и не умирало! - во мн проснулось. Я
почувствовал, как во мне оживает отмиравшее, задавленное "анализом", как
пустота заполняется... как бы краны какие-то открылись, и хлынуло!..
Заполнилась этой вот незнакомой девушкой, "несчастной", о которой я еще
ничего не знал. Плач ее, прерывавшийся детски голос сказали мне в с е о ней,
а я и не видел ее лица. И тогда же, при этой страстности, я каким-то
краешком думал и о своем: "Пусть т а м
бездонность и пустота, обман и мираж, а вот ж и в о е, и это страдающее
живое протестует, вместе со мной протестует против хлада пространств
небесных, против немой этой пустоты... создавшей страдающее ж и в о е". Мн
даже тогда мелькнуло, что эти слезы, этот беспомощный детский всхлип
опрокидывают "бездонность", и "хлад", и "пустоту"... что... э т о как-то
выходит из чего-то и - для чего-то. Ну, словом, я почувствовал, что пустота
заполняется. Тогда еще я не видел ни ее светлых глаз, ни ее нежного юного
лица... голос только ее и слышал, детский, горько жалующийся на жизнь. Ни