"Иван Шмелев. Пути небесные (часть 1)" - читать интересную книгу автора

необдуманно, не отговорил ее от этой прикрытой благочестием кабалы, от
даровой работы на тунеядок, на этих чернохвостниц, важно пожевывающих губами
матушек, игумений, казначей. Припоминал рассказы-анекдоты о столичном
монастыре у веселого бульвара, о миловидных послушницах и клирошанках,
которых настоятельницы-ловкачки отпускают на ночь к жертвователям-купцам и
всяким там власть имущим. И он, в сущности, сам толкнул юную, чистую девушку
в эту яму, сказав, что двести рублей для вступления в монастырь найдутся.
Возьмут ее с радостью, конечно... за одно золотошвейное мастерство, помимо
всего другого...- хорошенькая, глаза какие! - там это нужно для всех этих
пустяков-прикрытий,- для "воздухов", покровов, хоругвей, чего там еще!.. - а
в свободный часок будут отпускать напрокат, "во славу святой обители".
- Такие и еше более растлевающие мысли меня сжигали,- рассказывал
Виктор Алексеевич.- Я, человек культурный, нес всю эту - убедительную для
меня тогда - чушь. Мне хотелось просто и м е т ь эту беззащитную, но это
хотение я старался прикрыть от таившегося во мне надсмотрщика, А хотение
напирало, и я напредставлял себе, как веду ее, как она нерешительна, но
потом, шаг за шагом... Даже утренний час представил, с горячими калачами и
"рюмочкой портвейнца"...- тут же у гастрономщнка Андреева, против
генерал-губернатора, прихватить икорки, сыру швейцарского, тянучек...-
непременно тянучек, они очень тянучки любят, такие полудети,- фисташек и
миндальных тоже,- все до точности расписал. И как она будет ошеломлена всей
этой роскошью, как будет благодарна за спасение, и... Словом, я уже не мог
сидеть спокойно. Наворачивать раздражающего мне уже было мало. Я даже
позабыл, что к десяти мне надо в депо на службу, проверять паровозы из
ремонта.
В таком состоянии одержимости он направился дальше по бульвару. Было
еще безлюдно, а ему хотелось какой-нибудь подходящей встречи. Поднявшееся в
нем
т е м н о е закрыло чудесное розовое утро, и его раздражало, что
бульвар пуст, что нет на нем ни вертлявых весенних модниц, ни жеманных
немочек-гувернанток, ни даже молодых горничных или модисток, шустро
перебирающих ногами, подхватив развевающийся подол. Дойдя до конца бульвара,
он опять повернул к Страстному и увидал монастырь с пятью сине-золотыми
главками за колокольней. Эти главки жгли его колким блеском сквозных
крестов, скрытым под ними ханжеством. Дразнила мысль- зайти как-нибудь еще,
послушать миловидных клирошанок, бледноликих и восковых, в бархатных,
франтоватых, куколях-колпачках. Это казалось таким пикантным: "как траурные
институтки". Казалось, что в с е может легко осуществиться: у ней есть его
карточка, она может прийти к нему, попросить насчет паспорта или просто
поблагодарить за участие...- "как обошлись со мной!" - можно уговорить, и
она останется у него. Все казалось теперь возможным. Он спустился Страстным
бульваром, постоял нерешительно у Петровских ворот и пошел вниз, к Трубе. На
бульваре попалась ему бежавшая с калачами горничная, и он посмотрел ей
вслед, на ее бойкие, в белых чулочках ноги. На Трубной площади, у
"греховного" "Эрмитажа", стоял только один лихач. Он поманил его, даже не
думая, куда и зачем поехать, но лихач почему-то отмахнулся.
С того утра началась угарная полоса блужданий, удачных и безразличных
встреч. И во всех этих встречах и блужданиях дразнило и обжигало
неотступно - "как зов какой-то" - казалось бы, уже потускневшее, как бы
виденное во сне под сине-золотыми главками, за розовыми стенами, милое